большей настойчивостью вел он обитателей Бырранги на сближение с современностью, с двадцатым веком.
Водяные часы, стоявшие перед ним на грубо сколоченном письменном столе, продолжали медленно, капля за каплей, отсчитывать время.
Медленно ли? Нет. Если предыдущие столетия и тысячелетия двигались неторопливым шагом, то годы, протекшие после появления Ветлугина в котловине, мчались бегом. Ветлугин подгонял их.
Он был охвачен страстным желанием помочь «детям солнца», стремился не только изучить и объяснить, но и изменить диковинный мирок, куда закинула его судьба.
«Впрочем, преимущества мои, человека двадцатого века, оказавшегося в обстановке доисторической эпохи, — записал Ветлугин, — далеко не так велики, как могло бы показаться с первого взгляда. Даже Робинзон на своем необитаемом острове был куда лучше снаряжен, чем я».
Действительно, у Ветлугина не было с собой ни ружья, ни пороха, ни спичек. (Только нож был ему возвращен, и то он пользовался им украдкой, озираясь, помня предупреждение Нырты, до сих пор непонятное.)
Да, к «детям солнца» путешественник пришел с пустыми руками. Но зато он принес с собой воспоминания. Среди людей каменного века Ветлугин был воплощенной памятью человечества.
Правда, из нее можно было черпать для практического применения лишь кое-что, по строгому выбору.
Географ не мог, например, изготовить плуг или паровую машину, даже если бы умел это делать. Под рукой не было железа, железной руды. Не было также самых простых инструментов.
Надо было браться за более доступное дело.
Петр Арианович прежде всего занялся рационом «детей солнца», внес существенные дополнения в их «меню».
Дело в том, что с каждым годом все труднее становилось добывать мясо оленя, которое служило основным видом питания. Стада редели, меняли маршруты весенних и осенних откочевок, уходили из гор Бырранга на соседнее, Северо-Восточное плато.
Раздумывая над тем, как помочь «детям солнца», Ветлугин вспомнил свое пребывание в русской деревне Последней на берегу Ледовитого океана. Жители ее занимались почти исключительно рыболовством.
За годы своего пребывания в ссылке Ветлугин стал заправским рыбаком. Попав в горы Бырранга, он решил применить здесь полученные им знания.
«Дети солнца» ставили сети, но маленькие, дрянные. Петр Арианович ввел невода, научил заводить их с челнов.
Кроме того, он обучил «детей солнца» подледному лову.
Во льду вырубались две проруби примерно шагах в двадцати одна от другой. Затем туда опускалась длинная сеть и протягивалась подо льдом между прорубями.
Трижды в день сеть вытаскивали наружу. При этом обычно присутствовало все племя. Мужчины хлопотали подле прорубей. Ребятишки громкими криками приветствовали каждую новую рыбину, которую выбирали из сети, а косматые угрюмые собаки сидели тут же, поставив уши торчком и делая вид, что совершенно равнодушно относятся к такому изобилию прекрасной пищи. [9]
То, что «дети солнца» занялись вплотную рыболовством, было, конечно, закономерно. Рано или поздно они должны были им заняться. Ведь рыболовство в отличие от охоты требует оседлой жизни. А странные запреты, связавшие «детей солнца» и приковавшие к котловине, вынуждали их жить оседло, как это ни противно природе охотников.
Вслед за тем не без труда он ввел в обиход простейшие водяные часы. До этого в пасмурные и туманные дни наступление утра определялось совершенно произвольно, чаще всего по тому, когда проголодавшиеся собаки, которых выгоняли на ночь из жилья, принимались просительно повизгивать у порога. Теперь появился более точный указатель времени. Водяные часы представляли из себя размеченный внутри сосуд в виде воронки достаточной емкости, «суточного завода». Перезвон мерно падающих капель наполнил жилища «детей солнца».
С полным правом Ветлугин мог сказать о себе, что не только ускорил течение времени в котловине, но и регламентировал его.
За эти годы у Петра Ариановича сменились последовательно три прозвища. Вначале его звали просто Чужеземцем. После поединка с Ныртой он превратился в Скользящего по снегу. А года через три за ним упрочилось имя Тынкага, что в переводе значит Силач, Сильный человек…
«Первобытная мина» круто повернула также и личную жизнь Петра Ариановича.
Конечно, если бы он по-прежнему надеялся на бегство, то ни за что бы не позволил себе связать свою судьбу с судьбой полюбившей его «дочери солнца».
Но от надежды на побег пришлось отказаться. Петру Ариановичу оставалось лишь посылать вести в далекий мир за перевалами Бырранги и ждать помощи извне. А это могло продлиться много лет.
В письме Петра Ариановича мельком упоминается женское имя. Еще до ссылки он любил одну девушку.
Медленно оправляясь после ранения, Петр Арианович понял, что надо расстаться и с этой надеждой. Когда он сумеет вырваться из заточения? Через пятнадцать, двадцать, тридцать лет? Да и вернется ли вообще? Имеет ли право заставлять любимую девушку ждать, томиться, страдать?..
Нет, она недоступна для него. Она недоступна, недосягаема для него, как тот вон снежный пик, на котором лежит сейчас красноватый отблеск заходящего солнца.
О многом передумал Петр Арианович во время своего выздоровления, сидя по вечерам у порога на заботливо подостланных Сойтынэ оленьих шкурах.
Сойтынэ не мешала ему думать. Она двигалась внутри пещеры, проворная, ловкая и бесшумная. Она никому не позволяла ухаживать за Петром Ариановичем, прогоняла даже Нырту, когда тот на правах друга предлагал свою помощь.
А потом Петр Арианович начал заново учиться ходить. Странно было, наверное, наблюдать со стороны, как бредет по тропинке коренастый бородатый человек, волоча больную ногу и опираясь на плечо невысокой, но крепкой девушки в белой праздничной одежде.
— Сильнее опирайся, сильнее. Мне совсем не тяжело, — то и дело повторяла она, встряхивая косичками и поднимая к нему раскрасневшееся озабоченное лицо с милыми, чуть раскосыми глазами. И он ласково кивал в ответ.
На каждом шагу видел теперь Петр Арианович множество маленьких трогательных знаков внимания, которые так облегчают жизнь мужчины.
Говорить по-русски Сойтынэ научилась, еще не будучи его женой. Это было в 1917 или 1918 году, когда Петр Арианович вздумал давать уроки Нырте, а она краем уха прислушивалась к ним, занятая, как всегда, домашней работой.
Нырта был, к сожалению, туповат в учении, не очень внимателен, а главное, непоседлив. Петру Ариановичу частенько приходилось выговаривать ему. Однажды охотник никак не мог одолеть длинную трудную фразу. Он долго мусолил ее, запинался, кряхтел, кашлял и начинал снова, надеясь, что «с разбегу проскочит». Петр Арианович сердито барабанил пальцами по стене. Вдруг Сойтынэ засмеялась. Все с удивлением оглянулись. Тогда она очень быстро произнесла трудную русскую фразу и посмотрела на Петра Ариановича, нетерпеливо ожидая похвалы.
Петр Арианович вскоре устроился в отдельном чуме и взял с собой сестру Нырты.
Сойтынэ была горда и счастлива свыше всякой меры.
Сидя у очага, она любила напевать — тихонько, чтобы не мешать Петру Ариановичу, который по вечерам делал записи в своем дневнике.
— Мой муж самый сильный человек, — задумчиво пела Сойтынэ, склоняясь над оленьей шкурой, которую обрабатывала костяным скребком. — Никто из лучших охотников — Нырта, Ланкай, Неяпту — не может сравниться с ним…
Улыбаясь, Петр Арианович отрывался от записей. Видно, слова песни сами приходили одно за другим.
