— Рыбы в реке послушны ему, — продолжала Сойтынэ. — Слышат его голос и спешат на берег, где ждут рыболовы… Луна появляется на небе и уходит с неба, потому что так приказал мой муж…
Однако сам Петр Арианович гораздо более скромно оценивал свои усилия.
Он записал в дневнике:
«Пытался ускорить естественный ход событий, так сказать, бегом провести „детей солнца“ по лестнице развития материальной культуры, чтобы кое-где они одолели ступени дерзким прыжком».
Конечно, на этом пути было немало препятствий. Особенно мешали ему две зловещие фигуры, стоящие на одной из нижних ступеней лестницы и преграждавшие дорогу вверх. То были Хытындо и Якага. Совиное лицо шаманки было всегда неподвижно, зато муж ее кривлялся и гримасничал, а глаза его из-под выпуклых надбровных дуг смотрели на Ветлугина настороженно, хитро…
Для своей выгоды два этих человека использовали одно из наиболее распространенных на земле чувств — страх. В условиях котловины это был страх перед непонятным, страх перед стихиями природы.
Для «сына солнца» окружающий его мир был полон особых, порою очень сложных закономерностей и связей.
В его представлении все жило, все было одушевлено вокруг, даже мертвая природа. Камень, падавший с горы, был жив. Ветер, качавший верхушки деревьев, жил так же, как и сами деревья.
Даже вещи, сделанные руками человека, считались живыми. Недаром, вытаскивая осенью на берег свои челны, хозяева трогательно прощались с ними, обходили их, поглаживая и приговаривая: «Не сердитесь на то, что мы покидаем вас. Мы не навсегда покидаем вас. Летом, когда река вскроется ото льда, снова придем и будем вместе ловить рыбу и охотиться на оленей».
Но мало этого — живое воображение первобытных людей щедро населило окружающий мир духами. (По шутливому определению Ветлугина, в каменном веке их было столько же, сколько бактерий в веке двадцатом.)
С духами приходилось постоянно вступать в самые тесные, а иногда, в силу необходимости, и деловые взаимоотношения.
Были духи могущественные, добрые, благожелательные (например, Мать-Солнце), с которыми нетрудно было ладить.
Гораздо больше беспокойства доставляли злые духи.
Их было чрезвычайно много, они буквально кишели вокруг. Жители Бырранги шагу не могли ступить, чтобы не обидеть такого духа и тут же немедленно не принести ему почтительные извинения.
Это была жизнь о оглядкой.
Приходилось постоянно сообразовываться с целым табелем дурных предзнаменований. Лицо «сына солнца» делалось очень мрачным, озабоченным, если ему случалось уронить трубку, и совсем вытягивалось, если при этом еще просыпался пепел. Крик полярной совы заставлял дрожать ночью не только детей и женщин, но и главу семьи, храброго охотника.
Общение с многочисленными духами, населяющими «заколдованные» горы Бырранга, являлось для «детей солнца» делом будничным, повседневным. Каждый из них был в известной степени сам себе шаман.
Особенно широко применялась магия на охоте.
Настораживая на песца или на зайца пасть, Нырта долго приплясывал подле нее. Охотник делал вид, что попался в капкан, скакал на одной ноге, повизгивал и корчил испуганные гримасы.
Незачем было спрашивать объяснений. И без них понимал Ветлугин, что его простодушный друг магическими средствами навлекает смерть на животных.
Отправляясь на охоту, Нырта неизменно поворачивался на все четыре стороны и говорил: «Духи! Не мешайте мне добыть мяса! Не толкайте меня под руку, когда буду стрелять! Не сбивайте со следа! Не портите моих приманок! Я, Нырта, поделюсь с вами добытым мясом!»
Обитатели котловины, по мнению Ветлугина, прекрасно обошлись бы без особых шаманов-специалистов. Между тем в котловине была шаманка Хытындо, и она верховодила всем.
Почему?
Быть может, Хытындо и Якага первыми додумались до того, чтобы сделать магию профессией и монополизировать общение с потусторонним миром?
Действительно, многое в них изобличало новичков.
Это были еще не жрецы, не священнослужители с величественными манерами, с отработанной техникой одурачивания. Якага, который прислуживал Хытындо во время ритуальных церемоний, был суетлив, нервен, часто срывался, делал промахи.
«В общем, поп-самоучка, — с улыбкой отмечал Ветлугин, — поп, не кончивший духовной семинарии».
Плутни «попов-самоучек» не отличались тонкостью. Через Якагу Хытындо собирала сплетни в стойбище, потом, улучив момент, поражала легковерных соплеменников знанием их семейных дрязг.
«Чудеса» варьировались в зависимости от обстоятельств. Иногда Якага подбрасывал кому-нибудь в пещеру мертвую мышь, которая считается у «детей солнца» вестником болезни. Затем по приглашению хозяев являлась Хытындо, увешанная погремушками. Под рокот бубна она принималась окуривать жилище, бормотала магическую чепуху. Когда болезнь считалась отогнанной, хозяева чума скрепя сердце делали шаманке подарки, делились скудными запасами пищи.
Излюбленной проделкой Якаги было стащить у кого-нибудь ценную вещь и поднять трезвон по поводу пропажи. Выражались сожаления и пожелания, сеялись подозрения (в отношении соседей, а также враждебных духов). Наконец, надолго испортив настроение всем в стойбище, пара жуликов отыскивала украденное — к вящей своей славе и обогащению.
«Нахожусь у истоков тысячелетнего обмана, называемого религией», — сердито отмечал Петр Арианович в своих записях.
5. Лед, который не тает
В 1933 году, стало быть, через тринадцать лет после неудавшегося покушения на жизнь Петра Ариановича, произошло событие чрезвычайной важности.
Географ нашел в котловине «свою душу».
Случилось это так.
В пещере Нырты, где часто бывал Петр Арианович, находилось немало разнообразных охотничьих трофеев. Оленьи рога соседствовали здесь с пышным хвостом песца, ожерелье из медвежьих когтей картинно выделялось на ярком коврике, сшитом из шкурок горностаев, пеструшек и белок.
Как-то, от нечего делать роясь в куче этого добра, Петр Арианович увидел обломок рога. Он вертел его и так и этак, раздумывая: кому же принадлежал странный рог? Оленю? Рог оленя лежал рядом. Их легко было сравнить. Быть может, обломок бивня? Нет, это не был бивень мамонта. Тогда что же?
— А… — деланно небрежным тоном сказал Нырта, заметив, что приятель его держит в руках заинтересовавшую его кость. — Я добыл это у Соленой Воды. Такой, знаешь, зубастый был зверь. — Нырта скорчил гримасу, подняв верхнюю губу. — Очень ленивый. Ходить не хотел. Все ползал на брюхе…
Описание было предельно точным, как все описания охотника. В ленивом зубастом звере Ветлугин узнал моржа. Охотничий трофей был обломком бивня моржа.
Стало быть, Нырта покидал пределы гор, добирался до океана (Соленая Вода) и охотился на моржей? Как же он осмелился нарушить запрет Маук?
В тот раз географ не стал ничего больше выпытывать, не желая показать, как это ему интересно. Лишь спустя две или три недели Ветлугин возобновил осторожные, обиняками, расспросы. Выяснилось, что время от времени Хытындо посылает особо доверенных людей за пределы Бырранги. Это как бы вылазки из осажденной крепости. Уходят разведчики небольшими группами, берут с собой сушеное оленье мясо, охотятся в походе, рыбалят. На юге они спускаются по течению реки к озеру, на севере доходят до самого моря.
Нырта, отличавшийся любознательностью, побывал уже в двух таких вылазках.
Во время последнего похода охотникам встретился невиданный зверь. У него был такой устрашающий вид, что кое-кто из «детей солнца», оробев, пустился наутек. Однако неустрашимый Нырта выступил вперед и убил зверя.
Сообщение о вылазках к морю было интересно само по себе. Кроме того, оно послужило мостиком к еще
