Полтавченко взъерошил колом стоящие волосы и надолго замолчал.
– Что же было дальше? – поощрил его Забелин. Дальше началось самое ужасное. Влекомый демоном любопытства и подстрекаемый лепетом таджикского приятеля, Полтавченко влез на стену высокого забора, перепрыгнул с нее на сосну у дома и заглянул в окно. И увидел прямо перед собой сатанинскую трапезу…
Личные впечатления Полтавченко по поводу увиденного интересовали Забелина мало, и потому он сразу же перешел к конкретике.
– Что вы можете сказать нам о гражданине Спасском Феликсе Олеговиче? – спросил он.
– Это еще кто такой? – безмерно удивился Полтавченко.
– Сторож особняка. Вы работаете здесь уже три месяца. Разве вы ни разу его не видели?
– А-а… Малахольный? Малахольного знаю.
– Малахольный?.
– Ну да. Отмороженный какой-то… Разговаривать не разговаривал. Только улыбался издали, да и то так паскудно. По-кацапски…
– Как? – переспросил Забелин.
– Ну, в смысле вроде как лыбится тебе, но сам как будто сквозь тебя смотрит. Да и лыбится-то как-то криво. Как будто у него зубы болят или свищ на шее. Как будто он на огороде кошку сиамскую зарыл. Живьем. Взглянет на тебя – и бочком, бочком к себе в хатку… Мы тут с хлопцами договориться с ним хотели, чтобы он, значит, нас по этому особняку поводил… Который охраняет… Такое нечасто увидишь. А увидишь – так не уснешь. Одни колонны перед домом какие.
– И что? Поводил он вас по дому?
– Держи карман шире – “поводил”… Поухмылялся нам из-за забора ухмылкой своей кацапской – и все. А я сразу его заподозрил. Как увидел девушку, так сразу и понял – он, собацюра, вампир, поганец!..
Забелину пришлось приложить определенные усилия, чтобы вернуть беседу в более спокойное русло. Впрочем, и сам Полтавченко уже перегорел. Теперь его интересовало только одно: когда будут судить гнусного ката <Палача (укр.)>, оборотня и извращенца. Прозрачно намекнув, что следствие разберется во всем произошедшем и авторы преступления будут наказаны по справедливости, Забелин выпроводил экспансивного хохла восвояси.
Следующим на очереди был Бабаджон Насруллаев, забитый улыбчивый дехканин с лицом Авиценны. Сорок минут мучительных выкладок на пальцах – и Насруллаев подтвердил все сказанное приятелем. Да, он первый заметил свет в окне особняка во время совершения утреннего намаза. Он давно выбрал себе это чистое место на отдаленном, самом высоком холме – для молитв. Да, когда молитва была закончена, он на некоторое время задержался на вершине, привлеченный светом. В это время к нему присоединился Павло. Он указал ему на свет. Оба решили выяснить происхождение загадочных отблесков.
Приятели Насруллаева и Полтавченко ничего существенного к уже данным показаниям добавить не могли. Русский они знали “мало-мало, якши?”, но общую картину состряпать сумели. Все пятеро эти два выходных провели на рабочих местах – как и предыдущие субботы и воскресенья. Никто из них понятия не имел даже об имени соседа; никто никогда с ним не разговаривал; никто никогда не видел возле дома посторонних; никто никогда не видел, чтобы к Спасскому приезжали гости. Слова “никто” и “никогда” доминировали в лексиконе залетных строителей, и Забелину пришлось смириться с тем, что ничего больше он из косвенных свидетелей не выдоит.
Как ничего не выдоит и из самого Спасского.
Этот – крепкий орешек, этот будет держаться до последнего. Забелин хорошо знал этот тип лютиков- хиппи, модернизированных урбанистических дурачков в очочках без оправы “Арриведерчи, Roma” и с университетом за плечами. И не просто с университетом, а с каким-нибудь гуманитарным вывертом. Английский с французским да немецкий с испанским их не прельщают, подавай им что-нибудь поэкзотичнее. Португальский без примесей, японский с каллиграфией или малайский с диалектами…
Да, такие типы никогда не нравились Забелину. Кроме приснопамятных очочков, в джентльменский набор Феликса Спасского входили: копеечная серьга в ухе (в виде дракона, кусающего свой хвост), копеечный перстенек на мизинце (в виде скорпиона, жалящего себя в голову) и не поддающиеся исчислению веревки на запястьях.
Во времена юности Забелина собирательный образ Феликса Олеговича Спасского украшал собой стенды “ОНИ МЕШАЮТ НАМ ЖИТЬ”.
Сам Спасский держался совершенно спокойно, если не сказать – отстранение. Его совсем не смущало то обстоятельство, что задержан он был неподалеку от места преступления, а именно – спящим на раскладушке, под которой стоял таз с кровью убитой.
– Вы же понимаете, что это ничего не значит, господин следователь, – мягко увещевал подозреваемый Забелина.
– Значит, вы полагаете, что убийство в доме, который вы сторожите, ничего не значит?
– Я к нему непричастен.
– А таз с кровью под вашей раскладушкой… Как он там оказался?
– Вот вы и должны установить, как он там оказался. Вы ведь сотрудник правоохранительных органов, не я. И вы должны доказать мою невиновность или найти более существенные доказательства моей виновности, чем эта… емкость с кровью. Разве на ней уже обнаружены мои отпечатки?
Спасский снял свои старенькие “Арриведерчи, Roma” и аккуратно протер их рукавом. И кого-то живо напомнил Забелину. Где-то он уже видел и эту лисью мордочку, и эти бесцветные, сдвинутые к переносице глазки, и такие же бесцветные волосики… И короткую верхнюю губу.
– Кое-какие отпечатки на … как вы сказали, “емкости”, обнаружены, – соврал Забелин. Соврал от отчаяния: не было на тазу никаких отпечатков. – Так что нам остается подождать только результатов дактилоскопии.
– Подождем. Время ведь у нас есть? – Спасский, этот блеклый обмылок, откровенно хамил
