— Изменник! — прикрикнула я на Пупика.
— Ничего не поделаешь, ваши отношения никогда не были гладкими. — Некоторое количество самогона, влитого в глотку, сделало Лавруху философичным. — Ты ведь тоже многое себе позволяла…
— Лавруха!
— Я только хотел сказать, что и коты имеют право на адюльтер.
— Ценная мысль… Сколько займет экспертиза, ты как думаешь?
— Первоначальная — несколько дней от силы. Что ты собираешься предпринимать, Кэт? Не выставишь же ты ее в “Валхалле” в самом деле?
Снегиревский пассаж о галерее заставил меня вспомнить визит Марича. Я рассказала о Мариче Лаврухе, и это привело его в мрачное расположение духа.
— Не нравится мне, что он возле нас крутится.
— Ничего удивительного, — я даже не знала, кого хочу убедить больше: Лавруху или саму себя. — Он просто расследует обстоятельства дела, только и всего.
— Вот именно. Только какого дела?
— О смерти….
— Но ты же сама сказала, что со смертью как раз все ясно: безвременная-кончина, обширный инфаркт. Что-то здесь не то.
Я и сама знала, что не то… И потом — фраза Марича о нескольких работах, авторство которых не установлено. И его замечание насчет моих рыжих волос… Гольтман был крупным коллекционером, значит, не следует исключать того, что его коллекция описана и снабжена каталогом. И если доска действительно принадлежала Аркадию Аркадьевичу, то сохранилось и ее описание. И, возможно, фотография. Марич мог видеть эту фотографию, а мое сходство с написанной девушкой просто неприлично…. Засветив картину, мы с Лаврухой обязательно подставимся и, взявшись за руки, сразу же вольемся в ряды соучастников грабежа.
— А может, ты ему просто понравилась как женщина? — высказал осторожное предположение Лавруха.
— Не смеши меня, Лаврентий!
— Отчего же? Ты еще о-го-го, рыжая-бесстыжая….
— Оставим мои прелести в покое.
— Слушай, а может, Жека права? Ну ее, эту картину… Отдадим ее в надежные руки родной милиции.
Я посмотрела на Лавруху так, как будто видела его впервые.
— Сейчас это невозможно. Ну как ты представляешь себе сцену передачи? “Извините, товарищ капитан, рядом с телом была картина, но я как-то совсем о ней забыла. А теперь случайно вспомнила… Горю желанием передать ее правосудию…”
— Почему бы и нет?
— Я не могу, — честно призналась я и наклонилась к Снегирю. — Ты ведь и сам не можешь, правда? Не так часто в руки простых смертных попадают загадочные вещи подобного уровня… И вдруг нам удастся установить авторство…
— Давай рассуждать здраво, Кэт. Если эта картина принадлежала крутому мэну из Павловска, он наверняка тоже занимался ее экспертизой…
— Еще не факт. А вдруг это подлинник? Ты представляешь себе, сколько он может стоить?..
— Тогда это просто хищение в особо крупных размерах… Ты будешь великолепно смотреться в зале суда.
— Короче, Лавруха, — нытье Снегиря стало утомлять меня. — Ты со мной или нет?
— С тобой, — Снегирь вздохнул. — Жека права: ты авантюристка.
Больше к вопросу о законности наших действий мы не возвращались. По дороге в крематорий Лавруха сказал мне, что картина благополучно отдана на экспертизу, в надежные руки Вани Бергмана, закадычного снегиревского дружка. Бергман проводил исследования нескольких картин для Эрмитажа и слыл крупным специалистом в области реставрации.
…Церемония прощания с Быкадоровым прошла скромно. Кроме меня и Лаврухи, в зале оказался лишь представитель социальной службы, совсем не густо для такой феерической личности, как Быкадоров. Я подумала о его теле, которое так хорошо знала и которое лижут сейчас языки равнодушного пламени, — ничего себе, последнее объятие… На секунду мне стало муторно, и я оперлась о руку Снегиря.
— Здравствуйте, — услышала я за своей спиной тихий голос.
Ну конечно же, Марич, что-то давно его не было!
— Вы не даете мне соскучиться по вас, капитан, — сквозь зубы процедила я. — Хотя бы сегодня могли оставить меня в покое.
— Долг службы, — и здесь вывернулся Марич. — Вы не представили меня своему спутнику.
— Лаврентий Снегирь, — с достоинством произнес Лавруха. — Художник.
— Вот как? А ваша очаровательная спутница вчера вас похоронила, — тотчас же сдал меня капитан: очевидно, он подслушал мой .трогательный спич перед шведкой в галерее. Что ж, хотя бы английский он знает. Очко в пользу Кирилла Алексеевича.
— Что вы говорите? — Лавруха нежно погладил меня по щеке.
— Пришлось, — покаялась я. — Ты же знаешь, как любят художников после их смерти. Иначе я не сбагрила бы ей три картины.
— Она у нас большая затейница, — в голосе Снегиря послышалось одобрение.
— Я вижу… Не очень-то вы разборчивы в средствах, Катерина Мстиславовна.
Что есть, то есть, капитан. Но это вполне укладывается в вашу схему. Я уже заклеймена, как мелкая прохиндейка и мошенница…
Спустя час урна с прахом Быкадорова была установлена в крошечном отсеке, и мы, в молчании постояв возле нее несколько минут, направились к выходу.
— Вы не подбросите меня до центра? — спросил Марич, не отстававший от нас ни на шаг.
— С удовольствием, — Лавруха, в отличие от меня, был сама любезность. — Вам в какое место?
— На Литейный.
— На Литейный, четыре? — уточнил Лавруха.
— Да, если можно.
На Литейном, четыре, располагалось главное управление ФСБ. Кроткий агнец капитан Марич оказался серьезным человеком. Гораздо более серьезным, чем могло показаться на первый взгляд. Но на это обстоятельство мне было совершенно наплевать. Сейчас мне было наплевать на все, кроме картины. Угнездившись в машине, я демонстративно врубила магнитолу. В динамиках сразу же заворочался последний хит Лаврухиной любимицы Алсу, и капитан поморщился: похоже, он не любил попе, даже высококлассный.
…На прощание Марич поцеловал мне руку.
— Хотелось бы подольше не видеть вас, капитан, — сказала я.
— Боюсь, мы еще встретимся, и не раз, — с достоинством парировал Кирилл Алексеевич. — Интуиция никогда еще меня не подводила….
— Тогда передавайте ей привет. Мы остались одни. Лавруха подогнал “москвичок” к тротуару, включил аварийку и нервно закурил.
— Интересно, как и когда тебя угораздило так ему не понравиться? — спросил Лавруха.
— У нас было некоторое количество времени… А в общем, я и сама ума не приложу. Ты думаешь, это может как-то на нас отразиться?
— Я, конечно, не Господь Бог, и даже не искусствовед, но одно я знаю точно: вокруг больших полотен всегда идет большая игра. Особенно если они не находятся под защитой государства.
— Ты решил соскочить?
— Я уже ввязался….
— Я смотрю, ты этому совсем не рад.
— Кэт, — Лавруха обернулся ко мне и коснулся пальцами подбородка. — Скажи, ты все мне рассказала, Кэт?
