— Вы прилетите в Голландию, Катрин?
— Да. Только свяжитесь со своим консульством, чтобы мне быстрее оформили визу. По какой-нибудь линии культурного обмена.
— Конечно. Вы поразитесь тому, что я обнаружил.
— Вас тоже ждет сюрприз, Херри, — великодушно сказала я, хватит держать устричного фанатика в неведении.
— Это касается “Всадников”, Катрин?
— Возможно. — Никакой интриги, никакого флера, я даже рассердилась на Херри-боя.
— Жду вас в Амстердаме, Катрин. И привет, как это есть… charming [22] Лаврентию.
…Десять дней ушло на созвоны и формальности в консульстве. И вот теперь я летела в Амстердам. Картина была помещена в один из банков — так было спокойнее для всех, и для меня, как для новой владелицы, прежде всего. За два часа до отлета мы с Лаврухой сидели на кухне и глазели на крошечный кусок парка за окном. После невыносимо жаркого лета природа как будто спохватилась: сентябрь выдался прохладным.
— Счастливая. Едешь в Голландию, — вздохнул Лавруха.
— Мог бы поехать со мной.
— Не мог, ты же знаешь… У нас с Ванькой халтура. Реставрируем росписи в музыкальной школе, бывшей гимназии. Вроде как кисти незабвенного Рериха Николая Константиновича.
— Разве Рерих когда-нибудь делал росписи в гимназии?
— Я же не сказал, что это конкретно Рерих… Сказал — вроде как… Ну, привет неистовому голландцу. Я там тебе пару бутылок “Балтики” в сумку сунул. Передашь ему. И не вздумай в самолете высосать!
— Ладно тебе…
Уже перед самым выходом из квартиры меня остановил телефонный звонок. Времени было в обрез, но я все же сняла трубку.
— Катька, это я! Дома тебя не застать…
Жека.
Я почувствовала угрызения совести. За две недели мы так и не удосужились съездить к ней. Я не знала даже, в курсе ли она, что Алексей Титов умер в разгар вечеринки, на которую я затащила ее почти силком. Голос Жеки, искаженный помехами, пропадал и появлялся снова: видимо, на линии были неполадки.
— Ты откуда? — спросила я.
— Из дом…..егодня только вернулись…
— А почему такая отвратительная слышимость?.. Алло, ты пропадаешь все время.
— Лавруха-младший уронил телефон… Корпус развалился…
Треск и шипение становились невыносимыми.
— Я сейчас уезжаю, — проорала я. — В Голландию.
— Зачем?
— Приеду — объясню, сейчас просто времени нет. Ты меня на пороге поймала…
— Мне нужно обязательно поговорить с тобой… — голос Жеки снова пропал. — …ажио. Ты слышишь меня — это очень важно… я прочла в газетах… от… арень…
— Что? Говори громче, ни черта не слышу…
— Этот твой парень, он умер?
Сейчас начнется! Жека начнет методично выедать мне плешь за недоносительство. Да и голос у нее какой-то взволнованный. Наверняка раскрыла газетку недельной давности и приняла все близко к сердцу. Прав Лавруха, Жеку, впечатлительную, как попугай-неразлучник, нужно оберегать от всего.
— Почему ты не …оявилась?….ичего мне не сказа…
— Я опаздываю, Жека! — взмолилась я.
— …одожди… Мне …ужно сказать тебе что-то …чень …ажное… Я …идела кое-что, там, на даче… Это ужасн…
— Приеду, поговорим. Крепко це! И крестников тоже крепко це-це! Приеду через неделю, поговорим… Я бросила трубку.
— Жека? — спросил Снегирь, переминающийся с ноги на ногу у дверей.
— Она, родимая. Уже в Питере. А мы просто скоты, совсем ее забросили. Смотайся к ней сегодня, Снегирь.
— Как там она?
— О смерти Титова узнала из газет. Бедные наши головы.
— Причитает?
— Она что-то хотела сказать мне, что-то по поводу той вечеринки, но слышимость просто отвратительная. Твой наглый любимец раскурочил аппарат… И отвези им мой телефон, пусть пока у них будет.
— Сегодня не смогу. Поеду завтра вечером. И давай поживее, а то будешь куковать вблизи Смоленского кладбища вместо дивных каналов Амстердама…
…Во дворе нас ждал новенький “Фольксваген-Пассат” Снегиря. Картина начала приносить свои первые плоды. Пусть бросит в меня камень тот, кому не нравятся иномарки…
Херри-бой нисколько не изменился. Даже родина не пошла ему на пользу. Та же потертая джинсовая рубашка, в которой он проходил весь Питер, те же джинсы, те же ботинки. Он крепко сжал мои руки, но так и не снизошел до дружеского поцелуя в щеку. А я вдруг подумала, что мне бы очень этого хотелось. В моей не такой уж богатой частной коллекции не было еще романа с иностранцем.
— Рад видеть вас, Катрин. Вы не представляете себе, что вас ждет, — Херри-бой все еще держал меня за руки. Интересно, каков он в постели, этот аскет и исследователь творчества Лукаса ван Остреа. И забывает ли он об Устрице хотя бы на секунду?..
— Я тоже рада видеть вас, Херри. У меня для вас есть новости.
— У меня тоже.
— Куда мы едем?
— Ко мне, в Мертвый город Остреа. Это недалеко от Харлингена.
— Что, прямо сейчас? А…
Весь полет я изучала путеводитель по Нидерландам и больше всего хотела попасть в Амстердам. В путеводителе, отпечатанном на хорошей глянцевой бумаге, он смотрелся великолепно.
— Я бы хотела посмотреть Амстердам, Херри. Херри-бой сморщился: мои туристические планы совсем не устраивали его.
— В Амстердаме нет ничего интересного, — кисло улыбаясь, произнес он. Надо же, какое вопиющее отсутствие патриотизма!
— Прошу вас, Херри. Я так об этом мечтала… И потом, у меня для вас новости о “Всадниках”, — мелкий шантаж тоже не помешает.
— Новости?
— Да. Но сначала Амстердам.
Херри-бой клюнул на мою примитивную уловку.
— Хорошо, — сказал он. — Four hours… Четырех часов хватит? Учтите, мы должны успеть в Харлинген до темноты… Вы обязаны это увидеть, Катрин… Вы забудете обо всем.
Я с сожалением посмотрела на Херри-боя: как мало тебе нужно, чтобы забыть обо всем!
…Мы загрузились в огромный подержанный “Форд” Херри-боя. Выглядела машина чудовищно, паршивая овца в стаде, сплошь состоящем из новехоньких “Рено”, “Пежо”, “Фольксвагенов” и “Ситроенов”. Как этот престарелый американец (побитый белый низ и такой же побитый черный верх) оказался в самом центре Европы, я не понимала. На то, чтобы раскочегарить машину и сдвинуть ее с места, ушло добрых десять минут. Все это время “Форд” оглашал окрестности чудовищным воем, прострелами мотора и чиханием.
— Далеко до города? — спросила я.
— Нет. Минут двадцать — двадцать пять.
— А вы полагаете, нас пустят туда… На таком м-м… автомобиле?
