участвовать, подошел мой друг Коля и сказал, чтобы я не волновался. Что бы ни случилось, он будет рядом. И сразу легче стало на душе. Ведь мне тогда и восемнадцати не было...
По-другому мы работали при наступлении. Используя промежутки в боевых порядках противника, мы проникали в его тыл, на возможные пути отхода. Пытались в первую очередь разведать, не вводит ли он свежие силы. В ходе наступления пленных мы брали десятками. Однако трудно приходилось в наступлении. Уставали до того, что засыпали на ходу. Нет, это не образное выражение. Так было. Бывало, заснешь на ходу и идешь куда-то в другую сторону, пока не наткнешься на препятствие. Не потому ли у меня сейчас такой плохой сон?
Мы нередко шли впереди наступающих — на нашу долю приходилось больше цветов, улыбок, поцелуев. И больше слез, когда рассказывали нам жители освобожденных городов и сел о зверствах, которые совершали фашисты...
Уважали в полку разведчиков. Ни для кого не было секретом, что фронтового лиха нам достается гораздо больше, чем воинам других военных специальностей, что труд наш тяжел и опасен. Разведвзвод в полку — отдельное подразделение. Я ни разу не слышал, чтобы кто-то позавидовал нашему более сытному питанию, лучшему обмундированию и уважительному отношению к нам полкового начальства.
Перед поиском нам давали по стопке. Кое-кому этого казалось мало, и два-три человека отдавали свои «сто» кому-то одному, и так по очереди...
Был у нас и такой разведчик — орловский мужик Володя Пова-га (помните, он спас мне жизнь). Повага брал эти триста граммов водки, наливал в котелок, крошил туда хлеб и ложкой ел... Он был разведчиком высшего класса. Я, командир взвода, многому у него научился. А главное, разведчики признали меня командиром взвода, когда Повага это сделал первым.
Одеты разведчики не всегда по-уставному. Расскажу о курьезном случае. Однажды я сопровождал командира полка, который проверял, как несут службу пехотинцы на переднем крае, как они обмундированы. Он был одет в видавшую виды шинель и солдатскую шапку. Это для того, чтобы не засек немецкий снайпер. Я же в кожаной куртке, кубанке, новых польских хромовых сапогах с высоким задником.
Когда мы проходили по траншее, то один солдат командиру честь не отдал, а вот передо мной вытянулся по стойке смирно. Командир улыбнулся и ничего не сказал. Но с тех пор он меня называл не иначе как «полковник». Часто в сложной обстановке раздавалась команда: «Полковника ко мне!», и все знали, что командир вызывал меня, сержанта Гофмана. Командир уважал меня и даже по-отечески любил.
Когда подполковник был тяжело ранен (это было в Польше), то попросил разрешения у командира дивизии, чтобы именно я сопровождал его до госпиталя. Разрешение было дано. И пока я не убедился, что операция прошла успешно, не уехал в часть. Это очень много говорит о наших взаимоотношениях.
У меня в семейном альбоме сохранилась дорогая мне фотография командира полка, которую он прислал из госпиталя. На её обратной стороне написано: «Полковнику Гофману от подполковника Олефи- ренко». Письмо, к сожалению, не сохранилось.
На войне нередко героическое и трагическое переплеталось. За два дня до наступления с Одерского плацдарма на Берлин в блиндаж командира полка зашли два капитана-артиллериста, оба «под мухой». И стали доказывать, что немцы уже драпанули, надо, мол, поднимать пехоту, а то проснетесь, а Берлин уже будет взят. Командир вызвал начальника штаба полка и меня. Мы оба доложили, что данная информация не заслуживает внимания. Он велел артиллеристам покинуть блиндаж, но те решили доказать, что немцев нет. Пошли на передовую (все это было ночью), подняли шум, крик и... были убиты немцами.
Я где-то читал, что на фронте сама обстановка воспитывает у воинов волевые качества, храбрость. Мне кажется, что обстановка постоянной опасности — скорее экзамен на боевую зрелость. Нелепая гибель двух артиллеристов подтверждает мою мысль.
И в заключение хочу отметить: воевал как все, понимал, что надо бить фашистов. Такая работа была, и я старался делать ее с умом и полной отдачей.
И тишиною потрясен,
Солдат, открывший миру дверь,
Не верит в день, в который он Четыре года верил...
Подвиг, совершенный советским народом в дни штурма Берлина — одна из самых ярких страниц истории Великой Отечественной войны.
Наша 88-я гвардейская стрелковая дивизия готовилась к битве за Берлин с плацдарма на реке Одер. Особенно досталось разведчикам. Надо было во что бы то ни стало взять «языка» — и не любого, а такого, чтобы рассказал о численности обороняющихся, вооружении, расположении штабов и огневых точек. Я вывел закономерность: чем острее необходимость в «языке», тем труднее его взять.
Разведчики с задачей справились. За несколько дней до наступления «языка» мы взяли.
В предрассветные часы исторического 16 апреля 1945 года 40000 орудий и минометов ударили по левому берегу Одера. Яркие лучи прожекторов осветили прибрежное поле боя и ослепили врага. Над нашими головами гремел огненный вал. Под ногами дрожала земля.
Не знаю, о чем думали солдаты и офицеры в траншеях и штабах, меня же охватило радостное возбуждение. Мне казалось, будто это была не артиллеристская подготовка, а салют Победы.
Самый тревожный час — ожидание атаки. В ходе же боя одна задача: убить фрица, ведь если ты не убьешь его, то он убъет тебя. На войне смерть всегда шагает рядом с солдатом.
Первые километры наступления мы преодолели без особого сопротивления противника. Горели подбитые вражеские танки, валялись трупы немецких солдат. Но у подножья Зееловских высот, в чистом поле, немцы заставили нас прижаться к земле. Пытались окопаться: только шевельнешься — вражеские снайперы открывают огонь. Пришлось целый световой день лежать не шелохнувшись. У многих и фляги с водой не было. Зачем? В Берлине напьемся!
Наша артиллерия беспрерывно ведет огонь по .высоте — результаты минимальные. Поздно вечером маршал Жуков, вопреки всем канонам военной науки, отдал приказ танкистам атаковать Зееловские высоты. Приказ был выполнен. Ломая отчаянное сопротивление противника, вгрызаясь в каждую пядь земли, наш полк 21 апреля вышел на окраину Берлина. Из огня да в полымя.
Перебегая от воронки к воронке, прячась за укрытия, преодолевая рвы и завалы, по-пластунски переползая открытые места, мы с ходу начали штурм фашистского логова.
Мины, снаряды рвались на каждом метре. И не было ничего удивительного в том, что человек, с которым ты только что разговаривал, падая, нажимал на курок уже в мертвом оцепенении.
До полной Победы осталось пройти одну площадь и взять один дом — рейхстаг.
После тяжелых фронтовых дорог длиною в тысячи километров остались считанные метры.
Наша дивизия наступала с юга к парку Тиргартен, недалеко от имперской канцелярии. Вся площадь и прилегающие улицы забаррикадированы и заминированы. По нам стреляли... окна, чердаки, крыши. Приходилось выбивать фрицев из каждого дома, этажа, каждой комнаты. Враг сражался с отчаянием смертника. Через этот ад нужно было пройти и еще очень хотелось остаться живым.
