что он может обратиться с просьбой о сотрудничестве ко всем, имеющим отношение к процессу, во избежание всего, способного помешать беспристрастному осуществлению правосудия».
4 июля 1946 г. начались защитительные речи адвокатов. Первым выступил адвокат Герман Яройсс (профессор международного права). Его речь «Нарушение мира между государствами и его наказуемость» преследовала цель подвести «теоретическую» правовую базу под попытки адвоката Штамера и других защитников оспорить юрисдикцию Международного военного трибунала и доказать неправомочность трибунала судить главных немецких военных преступников.
Чувствуя полную несостоятельность своей аргументации, Яройсс пытался запугать судей. Он заявил:
«Осуждение отдельных лиц за нарушение мира между государствами является с правовой точки зрения чем-то совершенно новым, тем самым, что вызовет целый переворот».
По существу, все рассуждения Яройсса сводились к следующему: физических лиц судить нельзя, а можно судить только государство. Но так как государство посадить на скамью подсудимых невозможно, то вообще судить некого.
В таком же духе выступали и другие защитники. Так, защитник подсудимого Риббентропа адвокат Хорн пустил в ход избитую версию о том, что Риббентроп являлся механическим исполнителем чужой воли. Защитник подсудимого Кальтенбруннера адвокат Кауфман утверждал, что Кальтенбруннер якобы формально был заместителем Гиммлера, а фактически ведал лишь службой информации. Фашистский палач Кальтенбруннер, которого не без основания называли «маленьким Гиммлером» и «вторым Гейдрихом», характеризовался адвокатом чуть ли не противником гитлеровского режима.
Защитник Розенберга адвокат Тома, жонглируя пространными цитатами из различных справочников и ссылками на международное право, старался оправдать установление рабского труда в оккупированных немцами странах, угон жителей этих стран, в частности советских граждан, в Германию, разграбление гитлеровцами предметов искусства и т. д.
В своем выступлении адвокат Тома пропагандировал расизм, что вызвало протест главного обвинителя от СССР Р. Руденко.
«Господин председатель, — заявил Р. А. Руденко, — я бы не хотел прерывать защитника и отнимать время у трибунала. Но то, что я услышал сейчас, переходит все границы допустимого. Когда гитлеровские заговорщики, сидящие на скамье подсудимых, пытались здесь, на суде, высказать свои фашистские суждения, эти попытки признавались неумышленными и пресекались трибуналом. Тем более нетерпимо, когда защитник использует трибуну суда для человеконенавистнической пропаганды.
Я считаю своей обязанностью заявить решительный протест против использования защитником трибуны Международного военного трибунала для фашистской пропаганды. Я прошу суд обсудить это заявление и принять соответствующее решение».
Председатель трибунала прервал попытку Тома возразить на этот протест, указав, что защитник не должен делать возражений по этому поводу.
Защитник подсудимого Фрика адвокат Панненбекер заявлял, будто деятельность его подзащитного носила внутригерманский характер и не касалась внешнеполитических дел. На этом «основании» защитник утверждал, что Фрик не подлежит суду Международного военного трибунала. Панненбекер пытался доказать, что Фрик не виновен в преступлениях, связанных с концентрационными лагерями, уничтожением евреев, оккупацией территорий других стран. Как и другие защитники, Панненбекер сваливал всю вину на Гитлера и Гиммлера, с тем, чтобы выгородить своего подзащитного.
Защитник подсудимого Штрейхера адвокат Маркс не скрывал, что Штрейхер был издавна убежденным антисемитом и вел антисемитскую пропаганду, но адвокат вместе с тем всячески старался умалить вину подсудимого.
Защитник подсудимого Функа адвокат Заутер всячески пытался приуменьшить роль, которую играл его подзащитный в подготовке агрессивных войн и в вооружении гитлеровской Германии.
Рассматривая вопрос о преступной деятельности Йодля против партизан, защитник Экснер назвал последних «партизанскими бандами». Это выражение Экснера, почерпнутое из арсенала гитлеровской пропаганды, вызвало протест главного обвинителя от СССР Р. А. Руденко.
«Господин председатель, — обратился советский обвинитель к председателю трибунала, — защитник называет бандами партизанское движение, охватившее, как известно, миллионы патриотов, поднявшихся на борьбу с поработителями — немецко-фашистскими захватчиками. Я считаю, что такое выражение защитника следует расценивать как оскорбительный выпад против партизан, внесших огромный вклад в дело разгрома гитлеровских захватчиков, и я заявляю протест в связи с этим».
Трибунал согласился с протестом советского обвинителя.
Адвокат Людингхаузен, защищавший подсудимого Нейрата, самым подробным образом остановился на деятельности подсудимого в качестве «имперского протектора Богемии и Моравии», стараясь представить его преступную деятельность в выгодном для своего подзащитного свете.
В заключение адвокат просил трибунал оправдать Нейрата.
В том же духе выступали и другие адвокаты.
В ходе долгих месяцев процесса свидетельские показания, документальные фильмы и бесчисленные документальные доказательства превратились в кровавую летопись преступлений фашизма, потрясающую по своей разоблачительной силе, огромную по своему объему.
Адвокатам и подсудимым пришлось отказаться от попыток убедить трибунал и мировое общественное мнение в том, что подсудимые не хотели войны, что массовое уничтожение народов проводилось без их ведома, что вермахт отличался непорочной солдатской чистотой, что Геринг не хотел войны...
31 августа 1946 года каждому подсудимому было предоставлено последнее слово.
Не исключено было, что подсудимые будут использовать его для пропаганды фашистских взглядов.
В целях пресечения подобных попыток и желания затянуть окончание процесса трибунал решил:
«Ввиду того, что как подсудимые, так и их защитники, уже выступали с соответствующими заявлениями, трибунал считает, что если подсудимые пожелают выступить снова, их выступления должны ограничиться вопросами, на которых они не останавливались ранее. Подсудимым не будет позволено произносить речей или повторять то, что уже было сказано ими самими или их защитниками.
Подсудимые будут произносить свое последнее слово со скамьи подсудимых перед микрофоном, установленным перед каждым во время его выступления».
Геринг начал последнее слово с жалобы на обвинителей, что они в своих заключительных речах объявили защиту и ее доказательства совершенно несостоятельными; показания, данные подсудимыми под присягой, признавались ими абсолютно истинными лишь тогда, когда они служили для поддержания аргументов обвинения, и объявлялись ложными и нарушающими присягу, когда эти показания опровергали доводы обвинения.
Делая это демагогическое заявление, Геринг не привел и не мог привести ни одного факта. Дальше подсудимый, пытаясь уйти от ответственности, нагло лгал, утверждая, что он якобы самым строгим образом осуждал массовые убийства; самые тяжкие преступления были совершены тайно, и нацист № 2 о них будто бы не знал; он-де не хотел войны и не способствовал ее развязыванию.
Гесс продолжал притворяться, играть роль психически неполноценного субъекта.
Риббентроп уверял трибунал, что корни несчастья Германии в Версальском договоре, что он не несет ответственности за руководство внешней политикой: ею руководил другой. Не удержался он и от провокации, заявив, что сегодня, мол, для Европы и мира осталась лишь одна основная проблема — овладеет ли Азия Европой, или западные державы смогут ликвидировать влияние Советов на Эльбе. Цель этого и ему подобных заявлений была более чем очевидна.
Кейтель сделал основную ставку на показное раскаяние, отрицал, что «руководил вооруженными силами при осуществлении преступных намерений». Хотя он наверняка знал о таком, например, приказе, который направил в войска в 1942 году его ближайший помощник генерал Адольф Хойзингер: «Если в этой борьбе против партии как на Востоке, так и на Балканах не будут применены самые жесточайшие меры, то в недалеком будущем нам не хватит наличных сил, чтобы избавиться от этой чумы. Поэтому войска
