правомочны и обязаны без всяких ограничений использовать в этой борьбе любые средства, в том числе против женщин и детей».
Кальтенбруннер объяснял свои преступления «неправильным пониманием чувства долга». Гиммлер и другие его, видите ли, «обманывали».
Розенберг клялся, что его совесть чиста: у него даже мыслей не было о физическом уничтожении славян и евреев, и его действия никогда не были преступными; он даже считал, что истребление народов должно быть заклеймено международным соглашением как преступление и строжайшим образом наказываться.
Франк все преступления, включая собственные, валил на Гитлера, которому сам бы «вынес приговор» как главному подсудимому. А с него, Франка, взять нечего, во всем виновен только один Адольф Гитлер.
Штрейхер вслед за Франком и другими подсудимыми тоже винил во всем фюрера, который отдавал приказы о массовых убийствах. А осуществлял эти приказы «в совершенной секретности» Генрих Гиммлер. Штрейхер же не ведал о них ни сном ни духом.
Функ о кошмарных преступлениях, в которые были «частично втянуты» руководимые им учреждения, ровно ничего не знал; эти преступления «заставляют его краснеть»; его «обманул Гиммлер».
Шахт, оказалось, был фанатичным противником войн. Просто он «недостаточно скоро разгадал размах преступной натуры Гитлера», но сам не замарал рук своих ни одним незаконным или безнравственным поступком.
Дениц представлял себя главой государства, «ответственным перед немецким народом», который действовал, «сообразуясь со своей совестью».
Редер отчасти признал свою вину, но «не перед судом, который проводится людьми, а перед богом».
Ширах признался, что воспитывал молодежь для человека (Гитлера), который погубил миллионы людей, однако, как и Редер, готов ответить только перед богом и перед своей совестью.
Заукель говорил со страданием в голосе, что бесчеловечные действия, выявленные на процессе, поразили его «в самое сердце» и он «с глубоким смирением склоняет свою голову перед жертвами»; что в душе и мыслях своих он всегда остался моряком и рабочим, глубоко верующим человеком и хорошим семьянином.
Йодль воспользовался последним словом, чтобы попытаться оправдать действия высших военных руководителей, а заодно и свои.
Папен, естественно, никаких преступлений не совершал. Этому заявлению никто не удивился — так говорили многие обвиняемые. Зейсс-Инкварт высказал правильную мысль: «Германия в своих собственных интересах не должна желать войны, она должна следить за тем, чтобы никто не вложил в ее руки оружие. Другие народы также не хотят войны».
Шпеер в последнем слове явно преувеличивал значение техники в жизни людей и пугал всех ужасами будущей войны. Это имело для него определенный смысл: он, Шпеер, владеет, мол, многими исключительной важности секретами, а потому ему обязательно должна быть сохранена жизнь. Он как бы говорил: «Я вам еще пригожусь, господа!» и не скупился на ругань в адрес Гитлера, которому служил всю свою жизнь.
Нейрат высказался очень кратко: он не виноват ни в чем.
Фриче заявил, что его вина заключается только в том, что он верил заверениям Гитлера о его стремлении к миру, верил во все германские опровержения иностранных сообщений о фашистских зверствах. «Если коллективная ответственность должна коснуться людей, доверчивостью которых злоупотребили, — говорил этот ханжа и лицемер, — тогда, господа судьи, привлекайте и меня к ответственности».
23 сентября трибунал удалился на совещание для вынесения приговора.
13
Финиш
Многомесячный судебный процесс подошел к эпилогу.
Допрошены подсудимые, дали показания свидетели обвинения и защиты.
Перед судом прошло огромное количество доказательств преступлений, совершенных фашистскими главарями.
Обвинители предъявили суду доказательства злодеяний фашистских варваров.
Сказали свои последние слова подсудимые.
Суд тридцать дней совещался, чтобы определить меру наказания каждому подсудимому.
30 сентября был подписан приговор истории. Это беспрецедентный, поистине исторический документ. Судьи, сменяя друг друга, читают текст приговора. Их выступление превратилось в оглашение одного длинного и жуткого перечня нацистских преступлений, спланированных агрессий, нарушенных соглашений, зверств, массовых убийств.
Когда судьи закончили читать приговор, был уже полдень, и обоснование приговоров каждого из обвиняемых было перенесено на следующий день. Их отвели обратно в камеры, где они провели еще одну томительную ночь.
Утром 1 октября Герман Геринг был вызван первым. Встав на кафедру перед членами трибунала, он стал слушать лорда-судью Лоуренса, читавшего обоснование его приговора. Прочитав обширный перечень злодеяний, которые Геринг организовал, лорд-судья прочитал заключительную часть обоснования приговора:
«Ничего не возможно сказать в смягчение его вины. Ибо Геринг часто, а на самом деле почти всегда сам был движущей силой, был вторым в государстве после своего вождя. Он являлся зачинщиком войны как политический и военный лидер; он был руководителем
программ по использованию принудительного труда и угнетению евреев и людей других национальностей у себя на родине и за рубежом. Все эти преступления откровенно признал. Его вина уникальна по своей чудовищности. В материалах дела не нашлось никаких оправданий для этого человека. Мы находим его виновным по всем четырем пунктам обвинительного акта».
Геринг вернулся на свое место и пока зачитывалось обоснование приговоров остальных обвиняемых сидел неподвижно с отсутствующим выражением лица.
После зачтения вердиктов лорд-судья Лоуренс объявил перерыв на ланч.
1 октября 1946 года 14 часов 50 минут. Суд заседает последний раз. Галерея прессы и гостевой балкон забиты до отказа. На своих местах обвинители, защитники, переводчики, стенографы.
«Встать, суд идет!» — объявляет маршал суда. Из совещательной комнаты выходят судьи.
Трибунал, вопреки особому мнению советского судьи И. Т. Ни-китченко, оправдал трех подсудимых — Шахта, Папена, Фриче. Но не все знают, что хотя их тут же, в зале суда, освободили из-под стражи, они попросились переночевать в тюремных камерах. Оказывается, немецкое население Нюрнберга, узнав об их оправдании, вышло на улицы с протестом. Здание трибунала было блокировано. Только на следующий вечер на трех грузовиках и на большой скорости трое оправданных были вывезены из тюрьмы. Время показало, что немецкому народу не по пути с неофашизмом.
Подсудимых доставляли по одному, и Лоуренс объявлял каждому: «Трибунал признал вас виновным по таким-то разделам обвинительного заключения и приговорил...». Одного уводили и доставляли следующего — в такой же последовательности, как они сидели на скамье подсудимых.
Герман Геринг вновь первым был приведен в зал суда. Он встал за кафедру между двумя солдатами военной полиции и надел наушники. Лорд-судья Лоуренс приступил к оглашению приговора.
— Герман Вильгельм Геринг, — начал он и вдруг заметил, что Геринг вертит в руках наушники, показывая, что они плохо работают. Пока радиотехники устраняли неисправность, зал ждал в тяжелой тишине, а обвиняемый и судья пристально смотрели друг на друга.
— Герман Вильгельм Геринг, — продолжил лорд-судья Лоуренс, — на основании пунктов
