— Ты знаешь, который час, убийца? — с закрытыми глазами спросил Левитас, пропуская Никиту в квартиру и пинками пытаясь унять разбушевавшегося Цыпу.
— Я не убийца, — промямлил Никита.
— Убийца, убийца, не сомневайся… И вообще, какого черта, Кит? Решил наконец-то уйти от своей змеи?
— У тебя есть что-нибудь выпить?
— Мне с утра на работу… — Митенька с трудом разлепил глаза и уставился на приятеля. — Но тебе, как другу… Есть водка.
— Один черт. Давай водку…
Холостяцкая кухня Левитаса была завалена грязной посудой, полуистлевшими плакатами с пляжными красотками и мешками собачьего корма. Митенька меланхолично пнул под зад крутящегося под ногами добермана, втиснулся в узкую щель между столом и стеной и уставился на Никиту, в полном молчании опрокинувшего две стопки водки.
— А ты не за рулем? — запоздало поинтересовался он.
— Какое это имеет значение? Хоть бы и за рулем…
— Ну, выкладывай… Что произошло?
— Ничего…
— Да ладно, — Митенька видел Никиту насквозь. — Ты когда ко мне ночью заваливался в последний раз? Лет семь назад, да? Сообщить, что у тебя сын родился…
Это была правда. Когда родился Никита-младший, обезумевший от радости Никита ввалился к Левитасу среди ночи, с литровой бутылкой водки и двумя яблоками в кармане. А после они вдвоем сидели на крыше, лакали из горла бессмертную «Столичную», заедали ее яблоками и орали на весь обветренный Залив «Вальс-бостон».
Он совсем неплохо получался у них, «Вальс-бостон».
А потом Митенька перешел на жизнеутверждающий романс «Четвертые сутки пылают станицы», а Никита едва не свалился с крыши. Ведь у него родился сын, тут не только с крыши свалишься.
Сын. Сы-ын!…
— Прости, Кит, — Левитас крякнул и сам потянулся за водкой. И жахнул ее в полном молчании. И занюхал загривком присмиревшего Цыпы. — Прости…
— Ничего… Все в порядке…
— Так ты бросил свою змею? Нашел себе другую? Нежную и трепетную, для души?
— С чего ты взял?
— Так ведь мент — он и в нерабочее время мент, — осклабился Митенька.
И, перегнувшись через шаткий пластиковый стол, снял с Никитиной куртки длинный светлый волос. И принялся наматывать его на палец.
— Улики нужно уничтожать, друг мой Кит, — нараспев произнес он. — А то у тебя как в старом анекдоте получается… Она блондинка?
— Да какая блондинка?
— Да вот эта! — Митенька покрутил волос в руках. — Довольно жесткий, между прочим… Волос-то… Прям леска. Проволока. Ты смотри, как бы характер у нее не оказался таким же… Одной суки с тебя хватит, я думаю…
Единственной блондинкой в окружении Никиты можно было назвать покойную Мариночку, да и то с натяжкой. И при чем здесь волос, и откуда он вообще взялся на куртке? Ведь вплотную к Мариночке Никита не приближался, разве что — к Эке, но у Эки была короткая стрижка. Смоляные волосы с едва заметными нитями ранней седины… Впрочем, какое это имеет значение? Сейчас важно только то, что он увидел на Пятнадцатой линии..
— Я не убийца, — тихо произнес Никита, опрокидывая в себя очередную порцию водки.
— Все, больше ты не пьешь, — поморщился Левитас. — Довела тебя эта стерва… А я думал — ты успокоился уже… Так нет… Не виноват ты в том, что твой сын погиб… Не виноват! Ну сколько можно жрать себя, Кит? Сколько можно?…
Только теперь Никита понял, что пальцы его легонько трясутся, а позвоночник чуть слышно подрагивает, — это была запоздалая реакция на трупы, оставленные им в пустой квартиры. Запоздалая, еще не до конца осмысленная реакция, — только сейчас он это понял.
— Ее убили, — медленно произнес он.
— Кого?
— Мариночку…
— Какую Мариночку? Ты что несешь?
— Мариночку, — Никита с трудом протолкнул слова сквозь зубы. — Жену шефа.
— Корабельниковскую молодуху? — Левитас благодаря все еще продолжающимся посиделкам в бане на Крестовском и в кафе «Алеша» на Большом был в курсе всех Никитиных дел. — Да что за фигня?!
— Ее убили. Но я — не убийца… Я просто видел тело… Просто видел тело, вот и все..
Переложить ответственность на сухие милицейские плечи Митеньки — это и вправду было то, что нужно. Никита глухим и совершенно равнодушным голосом поведал Левитасу о том, что увидел в квартире; он ничего не забыл, включая бокал на краю ванной и кожаную жилетку на полу. Следом за жилеткой шла парочка по вызову, вот только о пакетах Никита распространяться не стал — вспомнил о тигровой орхидее. Закончив рассказ, он почувствовал странное облегчение, хотя и несколько подлого свойства, если задуматься: умыв руки, он заставил напрягаться старого дружка. Да еще в свободное от окаянной работы время.
— А ты того… Не преувеличиваешь? — осторожно спросил Митенька, когда Никита закусил кровавую историю водкой. В его устах это прозвучало как «Кончай заливать, козлище!».
— Можешь съездить и посмотреть, — у Никиты не было сил пререкаться.
— Та-ак… Значит, ты завернул в городскую квартиру босса и обнаружил там два трупа?
— Два голых трупа… Хозяйки и ее телохранительницы…
— Да-а… Баба-телохранительница — это, знаешь ли… Тухляк… И вообще — тухляк.
— Что именно?
— Да все, — в сердцах бросил Митенька. — Все, что ты мне рассказал — тухляк!
— Я сказал тебе правду.
— И что же ты не заявил?
— Заявляю. Вот тебе и заявляю. Ты же у нас сотрудник убойного… Тебе и карты в руки.
— А эти двое — тоже смотались?
— Да…
— Отзывчивые у нас граждане, ничего не скажешь… Загнить успеешь, пока почешутся.
— И что ты собираешься делать? — Вопрос был глупым, не менее глупым, чем поведение Никиты в квартире Kopaбeльникoffa.
— А ты?
— Поеду домой, к Инге… Устал…
— Слушай, Кит… Только честно… А у тебя с этой дамочкой… ну того… Ничего не было? Если было — тебе проще сказать об этом сейчас. Мне.
Если у Никиты что-то и было с семейством Корабельникоffых, то скорее с самим Окой Алексеевичем. Нежнейшее черно-белое «Я думаю, это начало большой дружбы». А смерть Мариночки была цветной. Темно-вишневой.
— Нет. Ничего не было…
— А у тех двоих? Что они делали в квартире?
— Понятия не имею… Скорее всего, приехали по вызову..
— По вызову? Оба?
— Ну да… Думаю, Мариночка решила развлечься .. Слегка.. В день своего рождения…
— Оригинально. И не отпустила телохранительницу?… Ладно, собирайся и двинем…
— Куда?
— Куда? На место, как ты утверждаешь, преступления… Если ты меня не накалываешь… А может, ты
