К тому же письмо начиналось по-простецки: «Angel, mio costoso…»
Знать бы еще, что означает «mio costoso»… Далее следовал текст из шести строчек, разобрать который и подавно не представлялось никакой возможности. Да и черт с ним, какая разница, вот только что теперь делать с письмом? Если Ангел заползет в почту, а он обязательно заползет, — то сразу поймет, что его корреспонденцию читали. Я еще раз пробежалась бесполезными глазами по бесполезному письму, раздумывая, грохнуть его к чертовой матери или нет. И даже предусмотрительно подвела стрелку мыши к универсальному «delete» [17]. Я хорошо знала это слово, и еще лучше — понимала. Мы с Динкой теперь тоже «delete»…
Грохнуть. Поджать хвост и грохнуть. Будто и не было ничего. Иначе тупых разборок с Ангелом не избежать. Мало ли, что ему в голову стукнет… Никому бы не понравилось, что читают его корреспонденцию, а уж мрачному Ангелу и подавно.
Ангел… Ангел-ангел-ангел… Angel. Asesinato. Asesino.
Asesinato.
Черт, кажется я уже видела это слово!… Вернее, два: они шли в связке, они дышали друг другу в затылок, симпатяги-слова! Asesinato-asesino. «Asesinato» на третьей строчке странного Ленчикова письма, a «asesino» — на четвертой. Последним в тексте.
Я видела их обоих. Еще до того, как влезла в ноутбук Пабло-Иманола. Я видела и их и не раз, хотя они были безнадежно испанскими.
Вот только где?
Ага, красно-черный фон и несколько… несколько мятых книжонок из джентльменского набора русской сеньориты, девственницы-приживалки, коротающей время в старом испанском доме. Красно-черный фон детективов карманного формата. Несколько названий этих детективов начинались именно с «Asesinato».
Грохнуть письмишко и не заморачиваться!
Но проклятое «asesinato» и не думало меня отпускать. И я с тоской вспомнила словарь, оставшийся в библиотеке. Конечно, можно отправиться туда за словарем, но нет никаких гарантий, что Ангел не вернется в ближайшие пять минут. Просто — по закону подлости, работающему так же безотказно, как и закон всемирного тяготения. А если я удалю письмо, то никогда не узнаю, что именно написал Ленчик Ангелу. Опасность разоблачения, дурацкого, детского разоблачения, была так реальна, что у меня засосало под ложечкой. Но эта же опасность подтолкнула меня к действиям: они были несложны, ведь и само письмо было недлинным, — шесть строк. Порывшись на заваленном всякой всячиной столе Ангела, я выудила обрывок какого-то счета и достала из банки, стоящей тут же, у ноутбука, карандаш. И, высунув язык от напряжения, переписала послание. Это заняло не так уж много времени, несколько минут. После чего я удалила Ленчиков испанский призыв Ангелу и закрыла почту. Хорошая все-таки вещь — электронка. Никаких следов.
Никаких, можно и убираться.
Отключив ноутбук, я поднялась с кресла. И тут же рухнула обратно. Ч-черт, Пабло-Иманолу и впрямь нечего было опасаться за сохранность своей жалкой джазово-компьютерно-постельной требухи. Никто не покусится на нее безнаказанно… Никто, а уж тем более такая бесплотная, такая никчемная личность, как я.
Прямо передо мной сидел Рико.
Вошел ли он в комнату, когда я сидела за компьютером или все это время находился здесь и только теперь обнаружил себя — этого я не знала. Я знала только, что ничего хорошего от пса ждать не приходится. И что мне не выйти отсюда, даже если я хорошенько попрошу его об этом. Даже если я хорошенько попрошу — он не ответит. И все-таки я сделала движение, — и пес зарычал. И тихонько приблизился ко мне, на ходу обнажая клыки. Те самые, натренированные на шерсти и мясе других собак. Неужели теперь настала и моя очередь? Нет Ангела, нет Динки, и он теперь может делать со мной все, что захочет…
Все, что захочет.
Кажется, я на секунду вырубилась, потеряла сознание… А когда нашла его — ничего не изменилось, вот только Рико почти вплотную приблизился ко мне. Теперь я видела все, как в самый последний момент, за секунду до смерти, как же все любят описывать эту чертову секунду. Плюшевый нос пса, прохладный далее на вид; блестящую, угрожающе-черную шерсть; слюну, которая капала с клыков.
И глаза.
Глаза смотрели прямо на меня. В упор. Никакой пощады. Рико больше не рычал, но лучше бы он рычал, ей-богу!… Тогда бы я точно знала, что он — собака, обыкновенная злобная и беспощадная собака, пусть даже и бойцовая… Но Рико молчал, тяжелое дыхание, распиравшее его бока, не в счет. Он молчал, и молчание это было осмысленным, потусторонним. Никакая это , не собака, а…
— Вот хрень! — громко сказала я. — Не хватало еще…
Не хватало еще быть растерзанной дурацким псом, в дурацком доме, в дурацкой Испании… И это — после всего, что было у меня в жизни, после ошеломляющей славы «Таис», когда нас с Динкой рвали на части, плакали, забрасывали цветами и проклятьями, что тоже было неплохо, само по себе. Во всяком случае, заставляло кровь играть. Мою не такую уж густую, задумчивую северную кровь. То-то ее будет полно в комнате, когда клыки Рико сомкнутся на моей шее… Или он начнет не с шеи?…
— Динка… — прошептала я. — Диночка… Забери ты этого урода… Забери…
Никто меня не услышит. Никто. Даже Динка. Динка, которая так легко, так спокойно клала руку на загривок пса и улыбалась своей знаменитой, темно-вишневой, хотя и несколько потускневшей улыбкой… И говорила… Что же она говорила?
«Прекрати его бояться… Просто посмотри ему в глаза… Собаки этого стесняются…»
Просто — посмотри ему в глаза. Посмотри…
Неужели я сделала это? Неужели я посмотрела Рико в глаза? Невыносимо, ужасно, пугающе было только в первую секунду. В эти желтые, слезящиеся от ненависти глаза, невыносимо, ужасно, пугающе было входить только в первую секунду. Как в ледяную воду. Но стоило в них только войти, как я сразу же поняла, на что похож их желто-восковой цвет.
Пергамент. Пергаментные листы, из которых состоял мой «De bestiis et aliis rebus». Казалось, Рико выпрыгнул прямj оттуда, из девятнадцатой главы бестиария, «canis». Эту главу я знала вдоль и поперек, и миниатюру к ней — тоже. Три пса, сидящие у ворот средневекового города. Четвертый выглядывал из-за бойницы. Этот четвертый и был Рико…
— Quocienscumque peccator… — тихо произнесла я. Просто потому, что мне давно хотелось произнести эти слова вслух. «Quocienscumque…», а потом — еще несколько слов, следующих за этими, непонятными мне, словами. Я не знала, что это — молитва или заклинание. Но молитва, или заклинание, или заговор, или крестное знамение — они сработали.
Сработали!
И Рико прикрыл веки. И отступил от меня, поджав обрубок хвоста. И не просто отступил, он рухнул, упал на бок, и я легко переступила через него, как через никому не нужную и уж точно не опасную шкуру. Я переступила через него и выскользнула из комнаты. И только теперь поняла, до чего испугалась: Внутренности слиплись и намертво приклеились к позвоночнику. Позвоночник тоже вел себя не лучше он вибрировал и исходил потом, пот проступил и на висках, ничего себе — испытаньице, не для слабонервных сеньорит, ха-ха… Ха-ха, я сбежала, а вернее сползла, по лестнице и толкнула дверь в библиотеку. Так и есть, все мои испанские детективчики лежали там, где им и положено было лежать) прикрывая своими тщедушными тельцами бестиарий. Целая стопка глупейших текстов. Так и есть, самая верхняя книга в стопке начиналась с «Asesinato»; под заглавием в три слова было нарисовано тело, лежащее в луже крови. Вернее, только контуры тела, черные. А кровь была красной, как и положено. Точно такой же красной была обложка испано-русского-русско-испанского словаря.
Asesinato я нашла сразу же — так же, как и asesino.
Слова и здесь следовали друг за другом, иначе и быть не могло. Первое переводилось как «Убийство». Второе — как «убийца». Кто бы мог подумать, а как нежно они звучат, прямо как китайские колокольчики, подвешенные на ветру — у нас с Динкой в нашей квартире с видом на Большую Неву тоже висят колокольчики.
