цепляла взглядом какую-нибудь смазливую распаренную физиономию и больше с ней уже не расставалась. Клейкая струя Динкиных гнуснейших желаний облепляла жертву, парализовывала и лишала воли. Точно так же лишала воли и ее звездность. На сцене она была недостижима, Динка, недостижима — и все равно доступна. Как самая последняя шлюха. Жертва хорошо это понимала и каждый раз оказывалась за кулисами, чтобы быть растоптанной Динкиной извращенной любовью к сомнительным, скоропортящимся удовольствиям. Со временем я привыкла к этому, но в тот, первый, раз, когда я застукала ее с кобельком в гримерке… Когда, толкнув ногой дверь, я увидела этого кобелька со спущенным штанами и Динку, стоящую перед ним на коленях…
— Закрой дверь с той стороны! — проорала мне Динка, с трудом отрываясь от своего случайного любовника.
Тогда она еще стеснялась меня, это потом ей стало на все наплевать.
— Что?..
Кажется, я даже этого дурацкого вопроса не задала, я видела только крепкие юношеские, подло трясущиеся ягодицы и Динкину взмокшую челку. То ли от только что закончившегося выступления, то ли…
— Закрой дверь с той стороны!..
Я послушно прикрыла дверь и отошла от нее на безопасное расстояние: как будто парень мог задеть меня, как будто Динка могла задеть… Вот тогда-то мне и захотелось спать. Да так, что справиться с этим детским сладким желанием не представлялось никакой возможности. Я опустилась по стене, села, сложив ноги по-турецки, как это обычно делала Динка, и прикрыла налившиеся свинцом веки. Никаких мыслей в голове, никаких, только слипшаяся Динкина челка…
Я хорошо помню… Я хорошо помню, что очнулась только тогда, когда кто-то настойчиво потрепал меня за плечо.
Алекс.
Еще не умерший Алекс в своем вечном вытянутом свитере сидел против меня.
— Что случилось? — спросил он. — Почему ты здесь?
Действительно, почему я здесь? В чужом городе, каких сотни; в чужом дворце спорта, каких тысячи; в чужом коридоре, каких десятки тысяч; на чужом, не очень чистом полу, каких миллионы… На чужом, не очень чистом полу, каких миллионы, сидит звезда — каких раз и обчелся… Хорошенький сюжет для бульварной прессы, ничего не скажешь…
— Эй, почему ты здесь?
— Нипочему, — огрызнулась я. — Сам спроси у этой твари…
— Да что случилось, в конце-концов?!
О-о, только Алекс, несчастный, измотанный болезнью Алекс принимал наши с Динкой контры близко к сердцу. Ленчика и Виксан это забавляло, не более, они считали, что так и не обузданная ненависть придает пикантность нашему скандальному дуэту. И не дает разжижаться тягучей, черной, как мазут, застоявшейся крови.
— Давай… Иди к ней, иди… Проведай нашу дорогую Диночку…
Алекс пожал плечами, отлепился от меня и направился к гримерке. Только бы тебе не пришло в голову постучать, подумала я совершенно безнадежно: Алекс всегда был удручающе корректен… Вот и сейчас он аккуратно стукнул в легкую фанеру костяшками пальцев и едва не получил по лбу распахнувшейся дверью. Кобелек, оперативно выудивший свое, выполз из гримерки. На лице его — тупом лице с тупым носом, тупыми скулами и тупым подбородком — застыло выражение удовольствия и растерянности. И оскорбленной в своих лучших чувствах похоти. Потом я видела много таких лиц, самых разных, но это выражение — оскорбленной в своих лучших чувствах похоти — всегда оставалось неизменным.
Вот хрень!
Тогда Алекс настучал о происшедшем Ленчику: интеллигентно, робко, с застенчивым придыханием, почти с пиететом. А Ленчик настучал по куполу Динке — уже без всякого пиетета. В присутствии Виксана и меня, что было совсем уж унизительно.
— Если ты еще раз позволишь себе такой левый номер, тварь живородящая, — сказал он Динке в своей обычной манере, — если ты только позволишь себе его… Я тебя урою… Я тебя через взвод солдат пропущу.
— Где взвод? — в своей обычной манере огрызнулась Динка. — Подать сюда взвод!
И Ленчик тотчас же съездил ей по физиономии — в своей обычной манере.
— Это тебе от командира взвода, дорогуша. Учти, будешь козлить, я тебя заставлю кровью харкать. Я тебе все твои трубы перевяжу к чертовой матери…
— Пусть антисексин принимает, — посоветовала флегматичная Виксан. — Купи ей антисексин.
— Пошли вы к черту, — огрызнулась Динка. — Сами принимайте, уроды… Видеть вас больше не могу… А ее больше всех… Не могу…
«Ее» — означало меня. Гнусную короткохвостую овцу, с которой Динка была вынуждена сосаться на каждом концерте: втыкаться в ненавистные губешки, изображая глубокий и влажный поцелуй.
— А уж как я тебя терпеть не могу… — вставила я в своей обычной манере. — Уж как я… Тут не то что антисексин — цианистый калий не поможет…
— Да заткнитесь вы обе, тупицы гребаные! — Интересно, сколько раз Ленчик говорил нам это? — Заткнитесь! Значит, так, Дина. Ты прекращаешь свои… м-м-м… шалости. Хотя бы на гастролях… Дома — делай что хочешь… Но на гастролях — никаких леваков. И если я еще раз узнаю об этом… Я шкуру с тебя спущу… В самом прямом смысле. А требуху сдам в анатомический театр, пускай студенты с тобой развлекаются…
— Не гони… — поморщилась Динка. — Какой в задницу анатомический театр? Да если с моей головы хоть волос упадет, тебя фаны растерзают. Без масла слопают…
Ленчик запрокинул подбородок и дробно, по-женски рассмеялся. Господи, как же я любила его в такие минуты! Как же я его любила! И за миг торжества, которого вполне хватало, чтобы размазать Динку по стене, была готова простить ему все.
— Ох, как ты ошибаешься, дорогуша! Ох, как ты ошибаешься! А все потому, что ты клиническая дура. Вместо того чтобы по мужским ширинкам шляться, умные книжки почитала бы…
— Это какие же?
— Да хоть какие… Да хоть про психологию восприятия, если не в лом.
— Влом, — выдохнула Динка. — Ты мне так расскажи. Своими словами…
— И не подумаю… А вот то, что о тебе забудут через три дня после того, как ты перестанешь открывать на сцене свой поганый рот, — это я и без книжек знаю.
— А с чего бы это мне перестать открывать на сцене свой поганый рот? Я еще попою. — Теперь Динкин голос не был таким злобно-победительным.
— Петь ты будешь ровно столько, сколько тебе отпущено. Мной. И ни днем больше. — Он специально заводил нашу неистовую Динку, Ленчик. Он делал это бесчисленное количество раз, и каждый раз Динка попадалась на крючок.
— Пошел ты…
— Пойдешь ты. И опять же, только тогда, когда я тебе об этом скажу…
— Да я завтра от тебя уйду…
— Контракт… — Ленчик прибегал к кнуту нашего с Динкой контракта с видимым удовольствием: ему нравилось хлестать малолетку по зарвавшейся спине. Очень нравилось. — Контракт. А контракт — он почище удавки будет. И колумбийский галстук тоже отдыхает… Знаешь, что такое колумбийский галстук?..
О колумбийском галстуке хорошо знала я, колумбийский галстук наряду с гильотиной, папильотками и девятью способами хранения марочного коньяка входил в Виксанов список достижений цивилизации. Колумбийский галстук, любимое развлечение подручных наркобаронов, перерезанное от уха до уха горло и выпущенный через него на волю мертвый язык… Наш с Ленчиком контракт и вправду отдаленно напоминал колумбийский галстук: на волю мы могли вырваться, только двинув кони. Склеив ласты, дав дуба, сыграв в ящик. Динка даже специально завела интрижку с одним известным питерским адвокатом по фамилии Лауферман, престарелым, засыпанным перхотью любителем Лолит. Адвокат за свои услуги ломил страшную,
