Валевского, и ей вообще было не до рюкзака. То же можно было сказать и о субботе, вернее — о ночи с субботы на воскресенье, которую она провела в доме Валевского. А потом случилось известие о его смерти. И все это время рюкзак был предоставлен сам себе.
Но…
Ясно только одно: пистолет появился именно в этот — недельный — промежуток.
Лена почти не выпускала рюкзак из поля зрения, даже на опознании тела Афы, даже на кладбище, у Афиной раскрытой могилы.
Рюкзак всегда был с Леной — за исключением того времени, когда спала. И — за исключением единственной ночи на Фонтанке, 5 — спала она дома. Если исключить Гжеся (а исключить его придется, как ни прискорбно это сознавать), остается дом Романа. Ведь… Ведь недаром же ей показалось, что в квартире кто-то был, когда она проснулась…
А если и правда кто-то был?
Кто-то, ночным татем прокравшийся по студии и аккуратно захлопнувший за собой дверь.
Осознание этого заставило Лену вздрогнуть. Запоздало вздрогнуть и запоздало пережить запоздалый страх. Оставался, правда, еще один вариант: с Пашкой, ведь Пашка оставался в машине, пока Лена выбивала признательные показания у засевшего на яблоне Печенкина. Но Пашка не знал о пистолете, не мог знать, и уж точно не подбрасывал его: во-первых, его изумление при виде пушки было неподдельным. И во-вторых, он был мальчишкой. Обыкновенным одиннадцатилетним мальчишкой, для которого оружие так же свято, как для женщины средних лет — крем от морщин.
Нет, он никогда бы с ним не расстался.
Никогда.
И уж наверняка не стал бы прибегать к дешевой мистификации.
Ну что ж, придется остановиться на варианте Фонтанки, 5, раз уж ничего другого в голову не приходит. И…
И — решить, что делать дальше. И с пистолетом, и с вещами покойного Романа-Нео заодно. Самым лучшим был вариант, который она озвучила Пашке: делом Романа должны заниматься те, кому положено заниматься этим по статусу.
А именно — родная милиция.
За последние несколько дней Лена столкнулась с некоторыми ее представителями, и все они были один другого краше: чего стоило одно только жутковатое мурло, которое допрашивало ее в ларьке у Гусейна, — шишковатый, не в меру раздувшийся череп перекочевал к мурлу прямиком из кинематографической страшилки, из какого-нибудь «Носферату — симфония ужаса»: в естественной среде подобных черепов не сыскать по определению. За мурлом следовал капитан Целищев из Ломоносова, больше похожий на домашнего осла или перезревший кабачок, нужное подчеркнуть. Был еще проходной патологоанатом из морга, фамилию которого Лена забыла напрочь.
Что-то непередаваемо хохляцкое, кажется — Луценко….
По этой галерее можно было бродить, зажав в руке бокал вполне легального шампанского и тарталетку, но приближаться к выставленным на всеобщее обозрение портретам и скульптурным группам не стоило: еще стошнит, чего доброго. А вот от кого следовало бы бежать без оглядки — так это от мурла с низким лбом, за которым сидела в засаде вся доблестная правоохранительная система. Что ж, у Лены были все поводы бежать. Ведь она уже один раз сделала это — наспех покинув студию Романа. Не без потерь, правда.
Совсем не без потерь.
Она до сих пор хорошо помнила о носке, который забыла на Фонтанке, вернее — потеряла, слишком увлекшись бегством.
Забавный чендж, ничего не скажешь: профукать носок и получить взамен пистолет с арабской вязью. А чего стоил старикашка с бульдогом и глазами вертухая. Сто против одного, что он не только запомнил ее, но и сфотографировал в фас и профиль, изучил все особые приметы и снабдил инвентарным номером. И наверняка с соответствующими комментариями сунул все это добро в пасть следствию.
А следствие…
Следствие вело то самое мурло, кто же еще, не такая уж Лена идиотка, чтобы не понять. Да и мурло не такой уж идиот, чтобы не связать беседу с ней (довольно скользкую и всю пропитанную тоской по Роману) с ее появлением на Фонтанке… И если она когда-нибудь возникнет в поле зрения мурла, их встреча будет совсем не томной…
— Эй, ты чего! Глаза разуй! — вывел Лену из транса голос мужа.
Очень вовремя: увлекшись своими мыслями, она едва не протаранила задний бампер какой-то ушлой иномарки. И лишь в самую последнюю минуту ей удалось затормозить и избежать столкновения.
— Ты хоть на дорогу смотри изредка. — Гжесь все еще не мог прийти в себя от близости аварийной ситуации.
— Дорога наша тяжела, ведь мы бродячие актеры, — снова вклинился с ненужным пьяным резонерством мэтр. — И вдохновения крыла на землю спустят нас не скоро…
— Помолчали бы, Гавриил Леонтьевич! — Гжесь вовсе не был расположен к выслушиванию скоморошьего фольклора. — Неизвестно, доберемся ли мы живыми с таким водилой… А вы еще под руку каркаете…
…Но живыми они все же добрались.
И даже благополучно сдали мэтра на руки полумертвой от приступа почечных колик Светане. После чего Лена отвезла Гжеся домой, на Четырнадцатую. Но до того, как покинуть салон, муженек успел изрядно потрепать ей нервы..
— Иди, — напутствовала Лена Гжеся, выключив двигатель и уставившись прямо перед собой.
— А ты?
— Я приду позже.
— Почему?
Поводов оставаться в опостылевшей тачке не было никаких, и Лена ляпнула первое, что пришло ей в голову:
— Мне еще нужно заехать к подруге.
— К какой?
— К подруге… По институту. Ты ее не знаешь…
— Да? — искренне удивился Гжесь. — А мне казалось, что я знаю всех твоих подруг.
Это была чистая правда: еще в полузабытый период окучивания профессорской дочки Гжесь перезнакомился со всеми ее немногочисленными подругами. Это было частью плана: продвигаться к крепости по имени Лена Шалимова, один за другим отвоевывая у нее форпосты. И форпосты складывали оружие, раз за разом попадаясь на удочку гжесевского брутального обаяния.
И дудели оторопевшей Лене, как ей, дуре, повезло с мужем.
— Нет… Вряд ли ты ее видел…
— Ну и отлично… Мы можем поехать вместе, заодно и посмотрю на нее… Если тыне против…
— Против.
— Ну, как знаешь… Тебя хоть ждать сегодня? Или как в прошлый раз…
Лишнее напоминание о ночи с субботы на воскресенье, проведенной в доме Романа, подстегнуло Лену.
— Нет. Как в прошлый раз не будет…
— Надеюсь. Я все-таки твой муж. И прошу об этом не забывать.
— И захочешь — не забудешь, — вполне искренне бросила Лена.
— И, заметь, муж лояльный. Другой бы тебя за такие финты за волосы бы оттаскал, а я…
— А ты?
— А я тебя люблю… — И Гжесь потянулся к Лене мягкими, засиженными дешевым портвейном губами.
— Вот только без этого… Я тебя умоляю…
— Ну, раз ты умоляешь… Просьба женщины… — Гжесь открыл дверцу и вывалился из машины. И, уже нагнувшись к опущенному стеклу, сказал:
