– Карта тоже не нужна.
– Но…
– Не волнуйтесь, мадемуазель. В Этом городе вы всегда попадете туда, куда вам необходимо попасть. Пусть даже кружным путем.
– А если я не знаю, куда именно мне нужно попасть?
– Все равно – попадете.
Ценная мысль. Во всяком случае, она стоит того, чтобы ее запомнить.
– Вы очень интересный человек, мсье. – Я отвешиваю Фиделю неуклюжий, состряпанный на скорую руку комплимент.
– Ну что вы… Простоя очень давно живу…
– …очень давно живете в Этом городе. Понимаю.
– Хотите кофе?
Странно, что он не предложил чай. Помнится, арабско-французский перевертыш дядюшка Иса начинал именно с чая.
– Это входит в стоимость покупки?
– Если вы приобретаете больше чем одну книгу, – то да.
– А если нет?
– Если нет – я угощу вас кофе просто так.
– Именно меня?
– Сюда редко кто заходит, мадемуазель. Бывают дни, когда я не слышу человеческого голоса. Люди совсем перестали читать. И это печально. Очень печально.
– В Париже нельзя грустить, – мягко напоминаю я.
– Вы усвоили урок, прилежная мадемуазель. – Старик в шутку грозит мне пальцем. – Но когда я говорил об этом, то имел в виду только молодых и очень молодых людей. Тех, кто не читает книг. Книги – еще один повод для грусти…
– Почему?
– Потому что жизнь в них так прекрасна и трагична, какой никогда не бывает в действительности. Потому что жизнь в них недостижима. А опыт, который они нам несут, непостижим. Неумение воспользоваться опытом – разве не печально?
– По-моему, неумение воспользоваться опытом – прекрасно.
– Вы рассуждаете как очень молодой человек.
– Я рассуждаю как человек, который собирается приобрести книгу о китах и дельфинах. А их опыт вряд ли мне пригодится.
Старик симпатичен мне, я – приятна старику, мы оба улыбаемся друг другу совершенно искренне, за стендом с путеводителями обнаружилось прелестное местечко: низкий стол и две таких же низких скамейки, обитых потрескавшейся от времени кожей. Пока я изучаю рисунок трещин на коже, старик скрывается за пологом из плотной плюшевой ткани и уже оттуда кричит мне:
– Вы будете кофе с сахаром?
– Если можно…
Я ожидала совсем другого кофе – настоящего, с терпким ароматом: в духе мимолетного знакомства, которое (по прошествии времени) оказывается судьбоносным. Но принесенная стариком темно-коричневая жидкость отдает желудями, так что наличие в ней сахара можно считать спасением. Еще одно несомненное достоинство кофейной бурды – она горяча.
– Кофе, правда, не очень хороший, – запоздало оправдывается старик.
– Хемингуэя он бы вряд ли вдохновил.
– Но вы ведь не Хемингуэй?
– Нет.
Мне легко признаться в том, что я – не Хемингуэй, не Генри Миллер и не Сара Джессика Паркер, мне вообще – легко, впервые за четыре часа пребывания в Этом городе. Все из-за старика, из-за его манеры улыбаться сквозь бороду; улыбка похожа на бледную луну, она путается в ветках заснеженного леса. Я не в состоянии представить состарившегося Фиделя молодым и полным сил – из того времени, когда борода была черной как смоль и сражала наповал соратниц по борьбе. Поэтому в кофе, который принес старик, нет никаких подтекстов, это – кофе и больше ничего.
– …А кто вы?
– Я? Иностранка в Париже.
– В молодости я видел множество таких женщин. Они везде были иностранками, не только в Париже.
– Где же еще?
– Да где угодно. В любви, в постели, на пикнике, в читальном зале библиотеки, в просмотровом зале синематеки, в вагоне подземки, в салоне автомобиля… Потом их стало меньше, а потом они исчезли совсем.
