15.8.1938-30.12.1995
08.08.1940-11.11.1996
НИКОГДА ВАС НЕ ЗАБУДЕМ, РОДНЫЕ… Дети.
Куррат!..
Я даже протерла глаза от нереальности увиденного. Котя, с другой стороны, — почему же нереальности? ? Аллу звали Аллой Донатовной, из досье я знала, что родители ее умерли несколько лет назад, в Куккарево находился кодринский фамильный дом… Вполне естественно, что их похоронили именно здесь. А вот вторая могила…
Я подошла поближе, чтобы разглядеть надпись на ней. Еще не веря, но уже не сомневаясь, я вперилась в небрежно обтесанный кусок гранита, отдаленно напоминающий…
Да. Да, черт возьми!..
Виолончель!
Я не могла ошибиться — это была могила Аллы Донатовны Кодриной. Аллы. Алики.
Должно быть, в этот памятник были вбуханы огромные, по деревенским понятиям, деньги. Во всяком случае, гранитную виолончель состряпали со знанием дела. Роль струн (естественно, порванных) выполняли куски хорошо отшлифованной арматуры. Как их до сих пор не выломали любители цветных металлов, оставалось для меня загадкой.
Так и не решив ее, я уставилась на надпись. Она была гораздо менее лаконичной, чем надпись на могиле кодринских родителей.
КОДРИНА АЛЛОЧКА 5.10.1968-13.06.1999
Далее следовал зарифмованный вопль:
ПРЕРВАЛСЯ МУЗЫКИ ПОЛЕТ,
И ЛЕД СКОВАЛ Б ОЛЬНУЮ ДУШУ.
ПЕЧАЛЬ ВОВЕКИ НЕ ПРОЙДЕТ,
ОБЕТ ЛЮБВИ Я НЕ НАРУШУ…
СПИ СПОКОЙНО, ДОРОГАЯ ДЕВОЧКА…
Скорбящий муж
Кто бы сомневался, что скорбящий!
Вот только стихи — стихи были откровенно сомнительного качества. Разве знаменитый маэстро, лауреат и дипломант, звезда мировой величины с квартирой в Вене и высоколобым эстонским гражданством, — разве мог подобный человек накропать такие вирши?.. Должно быть, их сочинил на досуге какой-нибудь не совсем трезвый сельский почтальон. В перерывах между доставкой журнала «Животноводческие комплексы и свинофермы».
И газеты «Шесть соток»…
Но даже не это взволновало меня. Олев Киви любил свою жену. Он по-настоящему ее любил. Но тогда почему она лежит здесь, на сельском погосте, за стеной дикого шиповника? Здесь, а не на ухоженном европейском кладбище? Почему Олев Киви не воспрепятствовал появлению на аляповатой гранитной деке такого же аляповатого поэтического откровения?..
За моей спиной хрустнула ветка и послышалось сдержанное северное дыхание Рейно.
— Вот вы где! — бросил он.
— Не только я, — я указала подбородком на могилу Аллы Кодриной.
Как я и предполагала, каменная виолончель явилась полной неожиданностью и для него. Некоторое время Рейно внимательно изучал надпись и куски арматуры, торчащие из рыхлого гранитного тела.
— Что скажете? — спросила я.
— Эстонец никогда бы не сочинил эту белиберду. Это в вашем, кабацком стиле…
— Что вы говорите! А подпись видите? Скорбящий муж.
— Это ничего не значит…
— Вы, эстонцы, странные люди… Скорбящий муж даже не позаботился об установке достойного памятника. С художественной точки зрения, я имею в виду. И вообще… Если честно, я думала, что Аллу похоронили в Вене. Или, в крайнем случае, — в Таллине. Олев Киви не часто приезжает в Россию.
— Да. Это странно. Согласен. Но, возможно, у него на это были веские причины. Возможно, на месте последнего упокоения настояли родственники…
— Думаю, Алле Кодриной было чихать на родственников. Единственным ее родственником был Игорь Пестерев. Вы же знаете…
— Не хочу вдаваться в эти подробности. Идемте. Я поменял колесо.
Я вздохнула и бросила на могилу страстной Алики последний взгляд: 5.10.1968 — 13.06.1999. Ей даже не исполнилось тридцати одного…
Рейно потянул меня за локоть.
— Идемте. Нужно возвращаться в город. И поспать хотя бы несколько часов…
— Прямо на паркете? — ввернула я, но все-таки повиновалась.
И поплелась следом за Рейно, который стремился уйти со смиренной полянки, как с плохого спектакля: даже не дожидаясь конца первого акта. Он оказался эстетом, надо же!..
Обратный путь через заросли шиповника не был таким уж безоблачным. Я больно оцарапала щеку и остановилась. Да что там остановилась — я застыла как громом пораженная! И даже затаила дыхание, чтобы не спугнуть так внезапно пришедшую мысль.
— Рейно, — тихонько позвала я. — Рейно, нам нужно вернуться…
— Куда? — Он уже перемахнул кусты и теперь поджидал меня у высохшей сосны.
— Туда. К могиле…
— Еще успеете к могиле, — плоско пошутил Рейно. — Рано или поздно. Никуда она от вас не денется.
— Мне надо…
— Зачем? Вы что-то там забыли?
— Да, — коротко бросила я. — Забыла.
— Что?
— Кое-что посмотреть.
Должно быть, у меня был жалкий вид, иначе Рейно никогда бы не согласился вернуться к оскорбившему его эстетические чувства памятнику.
— Ну и что? — спросил он, когда мы снова подошли к оградке.
— Дату видите?
— Вижу.
— Прочтите, пожалуйста, — слабеющим голосом сказала я.
— Пятого октября тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года — тринадцатого июня тысяча девятьсот девяносто девятого года, — прогундел Рейно.
— Да нет же! Цифры! Прочтите цифры первой даты!..
— 5, 10, 1968… 5101968. Да объясните вы толком!
510 — 19 — 68! По какому-то мистическому совпадению дата рождения Аллы Кодриной полностью совпадала с цифрами на банкноте. С теми самыми цифрами, которые я вначале приняла за телефон.
«5101968».
Именно это было написано на потертой двадцатишиллинговой бумажонке!
— Рейно, — трагическим шепотом начала я. — Я не все вам рассказала…
— Нисколько в этом не сомневаюсь…
— Не перебивайте меня… Дело в том, что вчера в гостинице… ночью… я нашла одну банкноту… которую выронил пресс-секретарь покойного Киви.
— Где нашли?
— Неважно… Под столом, в баре… так вот, это была австрийская купюра. Двадцать шиллингов. И на ней было написано: «5101968». 5101968. И дата рождения Аллы Кодриной — пятого октября 1968 года. 5.10.1968. Может быть, это простое совпадение… Сначала я приняла эти семь цифр за телефон. И даже позвонила…
— Вам ответили?
