Я покачал головой:
— Следы, которые вы нашли рядом с трупами, принадлежали не Анне Ростовой. Она играла с вами, снова и снова обводила вас вокруг пальца. Она заставляла вас поверить в собственные выдумки. И выкачивала из вас деньги. Проше говоря, она надула вас, как обычного простофилю…
— Отправьте меня на виселицу, сударь! — вдруг жалобно взвыл Люблинский. — Убейте меня. Я был хорошим солдатом, пока черные волки не завыли у меня в душе. Прикажите свернуть мне шею. Всего одна секунда — и все закончится.
Я взглянул на него, не скрывая отвращения. Его лицо было обезображено не только равнодушной Природой, но теперь еще и сильнейшей мукой и страхом. И тут я понял, насколько прав хирург. Душа Люблинского была гораздо страшнее его облика. Я встал, схватил шляпу и вышел из палаты, не произнеся ни единого слова и не обернувшись.
Больше Антона Люблинского я не видел. Я солгал ему. В донесении, которое я написал тем же вечером, не в состоянии доказать то, что мне было известно, я замял вопрос о его роли в гибели Анны Ростовой, заключив, что акушерка была убита неизвестным лицом или лицами. Какое-то время мне ничего не было известно о судьбе Люблинского, но когда до меня наконец дошли известия о нем, они были неутешительны. Назначенный вследствие утраты одного глаза прислуживать на полковой кухне, он через какое-то время оказался в военной тюрьме за убийство солдата, непрестанно насмехавшегося над ним. Там Люблинский проглотил осколки стекла и умер медленной мучительной смертью от внутреннего кровотечения.
Выйдя из лазарета, я остановился, чтобы собраться с мыслями. Я чувствовал себя подавленным, опустошенным, глубоко несчастным. Возможно, слово «отчаяние» наиболее точно характеризует мое тогдашнее состояние. Что мне теперь делать? В каком направлении вести расследование? Если бы у меня была возможность снять с себя тяжелое бремя неблагодарной работы и вернуться к рутине лотингенского существования с женой и детьми, я был бы несказанно счастлив. Мне следует написать государю, объяснить ему свою неспособность справиться с его поручением и просить немедленно освободить меня от этих мучительных обязанностей.
Как всегда в трудные минуты, мои мысли обратились к Иммануилу Канту. Как я смогу оправдаться в его глазах? Не отвернется ли он от меня с презрением, как от жалкого труса, не способного реализовать его мудрые советы? В ушах звучала его отповедь: «Если бы не вы, Морик, Тотцы и Анна Ростова, вероятно, были бы еще живы, а Люблинский не потерял бы глаз и душу».
— Герр Стиффениис? — внезапно прервал мои размышления чей-то голос. Рядом со мной появился жандарм. — Я вас повсюду искал, сударь, — сказал он, роясь в заплечном мешке. — Для вас депеша от сержанта Коха. И вас…
— От Коха? — прервал я его.
Я вскрыл письмо и стал читать.
«Герр Стиффениис,
я нашел того человека! Его зовут Арнольд Любатц, и он поставляет в кенигсбергские лавки шерсть, хлопок, швейные принадлежности и т. п. для домашнего использования. Герр Любатц мгновенно узнал иглу по моему описанию. „Дьявольский коготь“ употребляют для вышивки по гобеленовой шерсти!
Я сказал ему, что мне нужны имена жителей города, пользующихся подобными инструментами, и он ответил, что у него имеется список клиентов. Он ведет поставки как частным лицам, так и магазинам. От Вашего имени и воспользовавшись Вашими полномочиями я попросил у него список.
В данный момент, не желая ни на минуту откладывать поиски, я направляюсь к нему домой и немедленно поставлю Вас в известность относительно результатов, сударь.
Я ощутил такую же радость, какую испытывает человек после долгой холодной зимы, открывающий утром окно и обнаруживающий первую хрупкую весеннюю бабочку, бьющуюся о стекло. Всего минуту назад все надежды были утрачены, и вот теперь с каждым словом этой записки они возвращались вновь. Каждая фраза ее звучала подобно военным фанфарам, зовущим меня в бой.
— Герр поверенный?
Я уже успел забыть о присутствии солдата.
— Внизу вас ждет пожилой господин. Он говорит, что его зовут Иммануил Кант.
Глава 26
Если Иммануил Кант самолично пришел в Крепость, рассуждал я, значит, случилось нечто из ряда вон выходящее, событие настолько чрезвычайное, что оно заставило его нарушить повседневную рутину. Нечто обычное для других людей, какое-нибудь непредвиденное изменение в повседневных планах для профессора Канта было настоящим катаклизмом. А если добавить к вышеперечисленному еще и густой туман, к которому он неоднократно выражал предельную неприязнь, грандиозность поступка Канта становилась еще более очевидной. Я со всех ног бросился вниз по лестнице и выскочил во двор, где в клубящемся тумане была едва различима одна-единственная человеческая фигура. Но это был совсем не тот человек, которого я ожидал увидеть.
— Извините, сударь! — воскликнул Иоганн Одум, услышав звук моих шагов. — Мне пришлось привезти его. У меня не было выбора.
— С ним все в порядке? — спросил я, вспомнив возбужденное состояние профессора сегодняшним утром и надеясь, что ему не сделалось хуже.
Лакей пребывал в растерянности.
— Он был очень взволнован с того самого момента, как вы покинули дом, — ответил он озабоченным тоном. — Потом он настоял на том, чтобы еще раз побеседовать с вами, сударь. И немедленно… Ему… ему нужен тот плащ, который он отдал вам.
Меня удивила неожиданная щедрость профессора сегодня утром, но еще больше меня поразил его нынешний
— Зачем? — изумленно спросил я.
В повелении Канта, казалось, отсутствовала всякая рациональная логика.
— Не знаю, сударь, — ответил Иоганн. — И он сам толком не знает, чего хочет. Вы ведь видели, в каком он был состоянии сегодня утром. Ему так хотелось отдать вам этот плащ, он почти настаивал… Ну, а теперь хочет получить его обратно! Он пришел в такое возбуждение, что я запряг ландо и привез его сюда, чтобы хоть немного успокоить. Я просто не знал, что мне делать.
— Где он теперь? — прервал я его.
— В сторожке. Но позвольте я расскажу вам, что случилось сегодня утром…
Я почувствовал, как ужас сжимает мне сердце.
— После того как вы с сержантом Кохом ушли от нас, — продолжал Иоганн, — он уселся перед окном в большой гостиной и просидел там почти час, тревожно глядя на улицу.
— Он ожидал каких-то гостей?
— Вовсе нет, сударь! — воскликнул Иоганн. — К нам в последнее время никто не заходит. Вы были первым гостем за целый месяц или даже больше. В одиннадцать часов я, как обычно, принес профессору его утренний кофе, но он к нему и не притронулся. Внезапно он подскочил и заявил, что ему очень нужна книга от герра Флакковиуса, его городского издателя. Для работы над трактатом. По его словам, без нее он не мог продолжать работу.
— Ах, снова этот загадочный трактат! — воскликнул я в надежде, что за прошедшее время Иоганну удалось что-то выведать.
Слуга не попался на мою приманку. Вместо ответа на мой завуалированный вопрос он
