Я обернулся, и в полумраке мне показалось, что на его лице мелькнула улыбка. Воспроизведя библейские строки, профессор, словно умный ребенок, хорошо выучивший урок по Священному Писанию, добавил:
— Исайя, глава 60, стихи 2 и 3.[30]
Глава 27
Перед моим приездом в город жандармам было приказано сообщать обо всех убийствах поверенному Рункену. Заняв место Рункена, я теперь нес персональную ответственность за принятие решений во всех подобных случаях. От того, что на улицах Кенигсберга действовал хладнокровный убийца, не прекращались ни семейные ссоры, ни любые другие преступления, которые могли закончиться гибелью людей. Таким образом, было бы глупо с моей стороны каждый случай насильственной смерти относить к череде убийств, которые я расследовал. Кроме того, на основании тех сведений, которые мне сообщил солдат, я был склонен отнести данное происшествие к преступлениям, к моей деятельности в Кенигсберге отношения не имеющим.
Важнейшим фактором, заставившим меня прийти к такому выводу, был фактор времени. За исключением Паулы Анны Бруннер, время гибели которой так и не было точно установлено, все остальные были убиты ночью. И у меня не было оснований предполагать, что разыскиваемый мною преступник столь решительно изменил
— У вас есть какие-либо предположения относительно того, кем является жертва? — спросил я, повернувшись к солдату. — Или того, что послужило причиной смерти?
Он отрицательно покачал головой.
— Это мужчина, сударь, но мы близко к нему не подходили. Нам приказано ни к чему не прикасаться, если найдем труп.
Я отвернулся, удовлетворившись его ответом.
— Направляясь домой, вы ведь проезжаете по Штуртенштрассе, Иоганн?
— Да, сударь, проезжаю, — ответил он.
— С вашего позволения, — обратился я к профессору Канту, — я отправлюсь с вами в экипаже. Иоганн высадит меня в месте назначения.
Кант ничего не ответил и только молча облокотился на мою руку, когда мы выходили из комнаты. Во дворе случилось нечто неожиданное. Когда я помогал профессору сесть в карету, он внезапно схватил меня за рукав и притянул меня так близко к себе, что полями шляпы ударил меня по лбу.
— Неужели вы не понимаете? — прошипел он хриплым шепотом. — Я… я теряю контроль.
— Контроль, сударь? — переспросил я, озадаченный его словами. — Что вы имеете в виду?
Вместо ответа он погрузился в гробовое молчание. Иоганн запрыгнул в карету с тяжелым шерстяным пледом в руках и накрыл им колени хозяина. Кант, казалось, полностью отключился и взирал на меня как человек, увидевший призрака. Тот факт, что я в очередной раз, по его мнению, не сумел понять того, что обязан был понять, поверг его в глубочайшую депрессию.
— Его что-то испугало, сударь, — прошептал Иоганн.
— Давайте побыстрее отвезем его домой, Иоганн, — предложил я, лакей тем временем готовился сесть на козлы. — Я потом дойду до Штуртенштрассе пешком.
Я уселся на скамейку напротив Канта и, когда экипаж тронулся, не знал, говорить ли мне с профессором, чтобы успокоить его, или все-таки лучше сохранять молчание. Создавалось впечатление, что я нахожусь в комнате, предназначенной для бальзамирования, рядом с трупом умершего египтянина, которого предстояло мумифицировать. Профессор пребывал в состоянии полного оцепенения. За все время нашей поездки Кант не произнес ни единого звука. Подъехав к воротам, Иоганн спрыгнул на землю, привязал лошадь, и мы вместе помогли Канту выйти, а затем по садовой тропинке довели его до дверей дома.
— У него лихорадка, — прошептал Иоганн поверх поникшей головы профессора.
Канту отказали ноги, они, словно тряпичные, тащились за ним, а носки туфель цеплялись за плиты, которыми была вымощена тропинка.
— Давайте положим его в постель, — предложил я.
Кант был явно болен. Лицо его побледнело, дышал он тяжело. Создавалось впечатление, что силы оставили его, а жизненная энергия полностью иссякла.
Мы провели его по прихожей, а затем буквально внесли по лестнице на второй этаж в его кабинет. Иоганн — настоящий силач, и, конечно, без него мне было бы трудно справиться. Кроме Канта, ему еще пришлось тащить большой и тяжелый фонарь. При других, более благоприятных обстоятельствах то, что мне было дозволено войти в
В то же самое время мое благоговение было нарушено странным запахом, который наполнял комнату. На него нельзя было не обратить внимания. Узкое окно, выхолившее в палисадник, располагалось слева от меня и, по-видимому, никогда не открывалось. Воздух в помещении был спертый и отдавал плесенью, так, словно потолок, пол и мебель были заражены древоточцем или сухой гнилью. Атмосфера комнаты была пропитана ароматами старости и давно не проветривавшегося постельного белья. Я не смог проигнорировать этот специфический едкий запах. Без сомнения, Иоганн добросовестно выполнял свои обязанности и заботился о хозяине, но про себя я пожелал ему почаще наведываться в прачечную и заниматься уборкой дома. И тут вспомнил, что все другие комнаты в особняке всегда идеально чисты. Я подумал, что, уходя, должен обязательно сделать ему замечание относительно содержания помещений на втором этаже. Впрочем, вначале следует уложить Канта в постель. Когда свет фонаря упал на подушку, на ней вдруг задвигалось и рассыпалось какое-то бледно-серое облако.
— Что там такое, на кровати? — прошептал я, тяжело дыша. Мне нелегко далось восхождение по узкой лестнице с практически неподвижным телом на руках.
— Блохи, сударь, — спокойно ответил Иоганн.
Я вспылил:
— Неужели вы не понимаете, что вредных насекомых необходимо уничтожать?!
— Хозяин не позволяет, сударь, — вежливо ответил лакей. — У профессора есть собственный метод их отпугивать. Он не всегда срабатывает, но профессора невозможно переубедить.
Два года назад у нас дома была такая же проблема. Блохи наводнили все спальни и превратили нашу жизнь в настоящий ад до тех пор, пока Лотта не отыскала решения. На два дня и две ночи она оставила на лестнице овчину, затем скатала ее и сожгла в саду подальше от дома. Они с детьми с огромным наслаждением наблюдали за тем, как прыгали в языках пламени бедные блохи, лопаясь с громким
