самой Литвиновой. Три других — совершенно неизвестному человеку, который имел доступ к компьютеру Литвиновой и соответственно к ее квартире. Вот тут-то и всплывал загадочный гусаловский доберман. Вернее — доберманиха. Значит, Саня не бредил, когда пытался убедить его, что в квартире заперта собака. И, возможно, кто-то еще.
Кроме того, коротенькие строчки посланий по-настоящему встревожили Лелю. Что значит — «я буду думать, что тебя нет в живых»? Это отсылало Лелю к сведениям, добытым Саней Гусаловым в Пудости. Литвинова приобрела взрослую собаку только потому, что чего-то боялась.
И кто такой Барс? Имя? Кличка?
Если литвиновский доберман был кобелем, то его могли бы звать Барс. Но у Литвиновой была сука. По кличке Тума.
И потом… Это Леля уяснил еще из уроков зоологии, которую обожал: у снежного барса есть второе название — ирбис. «Ирбис» — именно такое название носил радзивилловский банк. Это сочетание букв огнем горело в душе Лели и мельницей вертелось в мозгу. Пора навестить проспект Металлистов, 113, кв. 3. Тем более что дверь открыта…
В квартире № 3 по проспекту Металлистов, ИЗ проживал нигде не работающий инвалид Базилевич Антон Антонович, 1967 года рождения. Это были все данные, которые удалось выудить в паспортном столе. Леля отправился на встречу один, тем более что ждать какого-то подвоха от инвалида не приходилось.
Базилевич жил в зачумленной пятиэтажке, на первом этаже, окнами во двор. Уже подходя к подъезду Базилевича, Леля влез в собачье дерьмо, долго очищал ботинок и потому появился перед дверью квартиры № 3 в самом отвратительном расположении духа.
Дверь оказалась запертой — совсем не в духе располагающего к себе электронного послания.
Леля долго жал на кнопку звонка, пока наконец не услышал за дверью встревоженный голос:
— Кто там?
— Мне нужен Базилевич Антон Антонович, — кротким голосом произнес Леля и сунул руку в карман за удостоверением.
Дверь квартиры распахнулась.
— Я Базилевич. Антон Антонович. С кем имею честь?
Перед Лелей предстал человек, сидящий в инвалидном кресле. Впрочем, все это Леля заметил только потом. Его поразило лицо Базилевича — лицо благородного разбойника: высокий пологий лоб, сильно развитые надбровные дуги, широко расставленные глаза. Картину дополнял римский нос с красиво вырезанными, чувственными ноздрями и жесткая линия рта. О черные как смоль волосы, должно быть, сломался не один гребень, а лицо обрамляла такая же черная, аккуратно постриженная борода.
— Старший следователь Леля Леонид Петрович, управление вну… — начал Леля, но Базилевич даже не дослушал его. Да и корочки смотреть не стал. Он склонил голову набок и грустно улыбнулся.
— Нечто подобное я ожидал увидеть. Прошу.
Ловко развернувшись на коляске, Базилевич покатил в глубь квартиры. Леля направился за ним.
Если лицом хозяин квартиры походил на благородного разбойника, то его жилище можно было с полным основанием назвать обителью интеллектуала. Небольшая двухкомнатная квартирка была заставлена книгами: книги стояли на самодельных полках в коридоре, на самодельных полках в крошечной кухне, и Леля ни секунды не сомневался, что такая же картина царит в никогда им не виденных ванной и туалете.
— Сюда! Проходите сюда! — раздался голос Базиле-вича из комнаты. — И прихватите еще одну чашку на кухне.
На кухне царил идеальный порядок, и Леля без труда нашел вымытые чашки, которые висели на специальной деревянной перекладине. Он выбрал одну из них — с символической надписью «Даша» на боку. Имя было заключено в разломленное пополам сердце.
В самый раз.
Вместе с чашкой Леля двинулся в комнату.
Под самым потолком над рабочим столом Базилевича висел огромный воздушный змей — улыбающаяся рыба с синими глазами и такой же синей чешуей. На столе стоял компьютер, и сейчас по экрану монитора сновала бегущая строка: «РАБОТАТЬ, ЧАРЛИ!» Стол был завален журналами, тетрадями, какими-то платами. И книгами.
На столе стояла фотография Литвиновой.
Фотографии Литвиновой преследовали его: вот и эта была похожа на все остальные.
Базилевич нажал на кнопку чайника и приветливым голосом спросил:
— Вам чай или кофе?
— Кофе, пожалуйста, — сказал Леля и поставил на журнальный столик, втиснутый между большим столом и креслом, чашку.
Едва взглянув на чашку с надписью, Базилевич нахмурился, но ничего не сказал.
— Две ложки сахара, — добавил Леля. — Люблю сладкий… А что это за надпись у вас на мониторе? «Работать, Чарли!»?
— Это значит — работать… Чарли Чаплин держал специального человека, которому очень хорошо платил — только за то, чтобы каждое утро он будил режиссера именно этой фразой.
— Мораль? — спросил Леля.
— Мораль? Работай в поте лица, только это принесет тебе независимость и славу. Но вы ведь не для этого сюда пришли, правда?
— Да, — Леля получил свой кофе и аккуратно отхлебнул из чашки. И кивнул на фотографию Литвиновой:
— Ваша знакомая?
— Да. Знакомая, — Базилевич оказался скуп на слова, хотя любовно подобранная рамка говорила об обратном.
— Боюсь, у меня для вас малоутешительные новости…
Кресло под Базилевичем угрожающе скрипнуло. Он непроизвольно придвинулся к Леле и нагнул лоб.
— Дарья? — спросил он.
— Да. Она умерла от передозировки героина. Еще четвертого февраля.
Чашка, которую до этого мгновения держал в руках Базилевич, упала и разбилась.
— Героин? — беспомощно прошептал Базилевич и приподнял брови. — И при чем здесь героин? И что значит — умерла?
— Ваша знакомая была наркоманкой со стажем. Это подтвердило вскрытие. Все необходимые свидетельства у нас на руках.
— И вы верите в несчастный случай? Вы думаете, что она просто умерла? Что ее не убили?!
Железобетонная уверенность Базилевича в том, что Литвинова не умерла естественной смертью, в общем и целом находила поддержку у Лели: он не мог не думать об этом, иначе все слишком легко выходило, и никто ни за что не отвечал. Но сейчас он неожиданно почувствовал глухое раздражение к парню.
— Ее не убили, если вы имеете в виду постороннее вмешательство. Ее действительно погубил героин. Передозировка. Мы получили заключение экспертов.
— И вы в это верите? — снова забубнил инвалид, стараясь унять дрожь в голосе.
— Послушайте, Антон Антонович, — попытался утихомирить инвалида Леля, — наш разговор развивается по странной парадигме, вы не находите?
Умное слово «парадигма», слетевшее с уст «старшего следователя Лели Леонида Петровича, управление вну…», произвело на Базилевича сильное впечатление.
— Вы думаете, что по странной? — присмирев, спросил он.
— Думаю. Мы знакомы с вами пять минут, не больше, я ничего не знаю о вас, да и вы не знаете, для чего пришел я… И вы с маниакальным упорством твердите, что Дарью Литвинову должны были убить. Не хотите верить фактам. И если уж вы так уверены в насильственной смерти или возможности насильственной смерти, то почему не обратились в милицию сразу же, а дождались моего визита?
— Да. Вы правы, — Базилевич поднял руки, защищаясь. — Я готов вас выслушать.
