безобидное, слово в ваших устах звучит как пошлость? Почему вы говорите: “Передайте мне соль”, а слышится:
"Дайте мне, не пожалеете”?
— Кому слышится? — Немец снял валенки и носки. Затем по-собачьи обнюхал и то и другое. И громко вздохнул. И полез в свой дорожный баул — за ботинками.
— Какая разница — кому?!
— По-моему, у вас большие проблемы, Алиса. Я пропустила вполне прозрачный намек Райнера мимо ушей.
— И не смейте заходить в ванную в ближайшие полчаса. Я буду мыться…
— Это предложение?
— Это предупреждение.
Неуемный Райнер поскребся в дверь через пятнадцать минут — стоило мне только намылить голову.
— Вам что-нибудь нужно, Алиса?
— Ничего, — отплевываясь, процедила я.
— Вы симпатичный человек. И неглупый, как мне кажется. — Он подбирался ко мне издалека, знаю я эти штучки! — Почему вы на нее работаете? Неужели не могли найти более подходящее место? Она ведь вами помыкает. Лишает индивидуальности.
— Не ваше дело. — Я вооружилась зубной щеткой на случай внезапной атаки. Но Райнер-Вернер не делал никаких попыток ворваться в ванную, и совершенно неожиданно…
Совершенно неожиданно я почувствовала легкое разочарование. В том, что Бывший сделал мне ручкой, была и моя вина. Сексуальности и шарма во мне не больше, чем в хозяйственном мыле. Чем в рулоне туалетной бумаги. Чем в ножном электроприводе швейной машинки. Даже Райнер-Вернер, готовый покрыть все, что угодно, включая комнатные тапки и ручной эспандер, не испытывает ко мне ни малейшего интереса.
С возрастом это будет только усугубляться.
И Аглая для меня — спасение. Она неуязвима для сексуального экстремизма, под ее сенью я пережду самый солнцепек и спокойно перейду к сезону увядания. При условии, что Аглая протянет еще лет двадцать пять — тридцать…
— И все-таки вы не ответили мне, Алиса.
— Без комментариев…
Продолжения дискуссии не последовало, и за дверью ванной наконец-то воцарилась тишина. Почти кладбищенская. Без комментариев, это точно…
…Я не дала поддержать себя под локоть и едва не скатились с крутой лестницы. Райнеру удалось перехватить меня в самый последний момент: за ворот рубахи, совершенно непочтительно. Мы рухнули на ступеньки, монументальный подбородок Райнера уткнулся мне в шейные позвонки и затих, подонок.
Впрочем, мой собственный затылок тоже вел себя не самым лучшим образом: он и не думал отлепляться от немца, предатель Родины.
— Отпустите меня, — прошептала я, продираясь сквозь давно "забытую чащу мужских запахов: одеколон, подаренный предыдущей любовницей; крем для бритья, подаренный нынешней любовницей; гель для волос, подаренный будущей любовницей (подругой нынешней); и жевательная резинка, купленная в ларьке у станции метро.
— Я вас не держу.
— И помогите мне встать.
— Да, конечно.
Райнер-Вернер потянул меня вверх — чтобы тут же выпустить. Я снова упала на ступеньки и, кажется, отбила себе зад. Но теперь моя плачевная судьба никого не интересовала. И Райнера — меньше всего.
Позади нас стояла Дашка.
Я глазам своим не поверила. Если ее появление у станции метро “Алексеевская” еще можно было хоть как-то объяснить, то присутствие здесь, за семьсот километров от Москвы, в вотчине бурятского миллионера, — это не лезло ни в какие ворота!
— Развлекаетесь? — спросила Дарья совершенно будничным голосом. Как будто мы расстались вчера вечером, а не два месяца назад.
Вероломный, как план “Барбаросса”, немчишка едва не наступил ботинком мне на голову и, глядя на Дарью снизу вверх, принялся страстно бормотать, как он, натюрлих <Естественно (иск.нем.).>, рад видеть фрейлейн Дарью, и как он, натюрлих, счастлив, и как он все эти месяцы помнил о ней. И о том, натюрлих, времени, которое они провели вместе. И что вдалеке от Москвы он, натюрлих, надеялся на встречу, но даже не подозревал, что встреча будет такой волшебной. А надо было заподозрить, ведь в случае с фрейлейн Дарьей это совершенно натюрлих.
— Зиг хайль! — отчеканила я, когда Райнер-Вернер закончил свою пламенную речь. И захохотала. Они посмотрели на меня, как на сумасшедшую.
— Вывезла на природу свою мумию? — спросила у меня Дарья, как только мы спустились вниз. — А мюнхенский дорогуша помогает тебе перетаскивать ее с места на место?
Я оставила выпад в сторону Аглаи без последствий. В конце концов, Дарья имеет право на ненависть к Канунниковой. И на постельные отношения с герром Рабенбауэром, чтоб ему век валенок не снимать. И тулупа.
— Ты-то что здесь делаешь?
— Представь себе, выбила командировку, чтобы освещать съемки этой зашибенной передачи. Места под материал дают немного, но… Четыре гюрзы в клубке, четыре самки тарантула в банке — нужно быть законченной дурой, чтобы пропустить такое зрелище.
— Четыре самки тарантула?!
— Разуй глаза! Твоя Великая Аглая — не единственная. Есть еще три соискательницы на вакантную должность Королевы Детектива.
— Должность уже занята.
— Да-а… Ты, я смотрю, поглупела за то время, что мы не виделись. Лучше бы нанялась на работу к какому-нибудь приличному малотиражному писателю. Постоянному автору журнала “Континент”. Он бы тебя уму-разуму научил.
Грызться с Дарьей у меня не было никакого желания. И не было никакого желания наблюдать, как отдаляется от меня моя лучшая и единственная подруга. Как из-за ничтожнейшего повода рушится многолетняя дружба. А может, все это — дурной сон? И сейчас она рассмеется, обнимет меня за плечи и скажет: здорово же я тебя разыграла!
Но вместо этого Дарья подошла к чучелу пумы и подергала его за усы. А потом повернулась ко мне и вполне светски спросила:
— Ну, и как тебе здесь?
На одной чаше весов лежали писсуар, дверь без задвижки, одинокая арестантская койка и джинсовый беспредел Райнера-Вернера Рабенбауэра. На другой — скованное льдом озеро. И бухта с причалом.
— Пока терпимо. Ты что-нибудь знаешь о хозяине?
— Ничего. По-моему, у него сеть меховых магазинов… И еще, кажется, несколько казино. Но это непроверенная информация…
Говорить о господине Улзутуеве (в присутствии его ковров и коллекции холодного оружия) Дарья явно не хотела. И перескочила на Райнера-Вернера, Отправившегося на поиски хозяев.
— Вы, я смотрю, поладили? — подколола она меня. Я даже не подозревала, что в кротком Дашкином организме может быть разлито столько желчи. Я даже не подозревала, как неуютно стать ее врагом. Врагом неназванным, но тем не менее существующим реально. Врагом блестящей московской журналистки; врагом ее тщательно наложенного макияжа; врагом ее тщательно подобранного платья из бутика.
Я — совсем другое дело.
Я — секретарша известной писательницы. Гораздо более известной, чем марка швейной машинки “Минерва”. Но это ничего не меняет. Я — обслуживающий персонал, как выразился Райнер-Вернер. Я
