– У меня… были основания, – жалко лепечет Васька.
– У нее их было не меньше, поверь… Во всяком случае, по тому, что она мне рассказала, тебя нужно было пристрелить еще в нежном возрасте.
Васька вот-вот расплачется. Ей жалко себя и хочется спрятаться в упоительно-черной кладовке, о которой она не вспоминала последние лет семь. Никому, никому нельзя верить, она правильно делала, что не верила пауку все эти годы, но чуть не попалась на удочку Ямакаси: вот и сейчас он смотрит мимо нее своими пустыми узкими глазами, определить направление взгляда невозможно. Что, если сейчас распахнется дверь и на пороге возникнет ведьма? И оба они будут долго смеяться над Васькой, прежде чем уничтожить ее.
– Боишься, что она сейчас придет? – Ямакаси нельзя отказать в проницательности. – Сколько она не была здесь?
– Не знаю, – подбородок у Васьки предательски дергается. – Она никогда сюда не заходила… С тех пор, как я тут обосновалась.
– И сейчас не придет. Я ведь на твоей стороне, кьярида.
– На моей?
– Ну, конечно. Я ведь люблю тебя. Ничего не изменилось, поверь.
– Но ты же сам сказал – она хочет меня убить…
– Я просто слушаю ее. Играю с ней в игру. Тяну с ответом. Ты еще хочешь вернуть все обратно? Оставить все, как есть?
– Нет. Сделаем то, что задумали.
– Вот и умница, кьярида… А, в общем, с вами не соскучишься, девочки. Кровь в жилах стынет от такой взаимной сестринской любви.
Васька силится что-то сказать, возразить, объяснить, но Ямакаси накрывает ее губы сначала ладонью, а потом жадным ртом. Рот почти такой же, как и крыши, по которым путешествует странный азиат; он сделан из того же материала – кровельного железа, с самыми разными добавками: ржавчина, пакля, битум, птичий помет. Васька то скользит вниз по водосточным трубам тела Ямакаси, то взлетает вверх – по пожарным лестницам тела Ямакаси; на юго-западной оконечности тела Ямакаси – Смольный, на юго-восточной – Исаакий, из сердца (расположенного справа) торчит шпиль Петропавловки, в головах у Ямакаси – январское солнце, в ногах – июльская радуга,
и весь он – вода
и весь он – железо
и весь он – гранит
Вопить от радости, от сумасшедшего чувства свободы и от страха, что
Никогда.
Надо бы что-то сказать ему, но Васькино иссохшее горло не в состоянии протолкнуть ни одного слова, а иссохшая тьма ее тела ждет, когда же он прольется в нее, оросит, омоет, – и он проливается, и орошает, и омывает, еще раз и еще.
А потом все повторяется по повой, и она снова слышит в отдалении раскинувшееся радугой
Это могло бы длиться бесконечно, но заканчивается внезапно.
Не потому, что он устал – птица Кетцаль в принципе не знает усталости, ее перья крепятся к телу стальными болтами, – устала сама Васька. Она и рада бы повторить все сначала, и повторять снова и снова, но не сейчас, позже.
А сейчас она устала.
– Тебе было хорошо? – шепчет Ямакаси, и его татуировки подхватывают шепот, множат его, раскидывают над Васькой шатер из листьев, солнц и геометрических фигур.
– Ты еще спрашиваешь…
– Скажи, ведь с тобой никогда такого не было, правда? Ни один мужчина не был с тобой
– Правда. Ни один. Ты удивительный.
– Я знаю.
Ямакаси улыбается, и блеск его зубов пронзает темноту, как прожектор одинокого маяка, выхватывая из нее осколки никому не нужных скульптур,
Раньше он висел на стремени, потом переместился на луку седла, и Васька точно знает, что к бесполезным вещицам в нем прибавился пистолет с четырнадцатью патронами. Ямакаси даже сказал ей, как называется смертельная игрушка – ЗИГ-Зауэр, вроде бы именно это название выбито на стволе, страна производства – Швейцария, но так ли уж важна страна производства пистолета ЗИГ-Зауэр? страна, где произведен Ямакаси, волнует Ваську больше всего…
А вот и нет, вот и нет.
Ее не волнует страна, где был произведен Ямакаси, и не волнует страна, которая была указана на бирке ручной клади, и настоящее имя Ямакаси тоже не так уж важно. Важно, чтобы то, что было между ними сейчас, не закончилось. Не перешло в разряд тупого механического секса, которым они до сих пор занимались. И что делать с порномультяшками? И что делать с Шабролем?…
Одна лишь судьба ведьмы просматривается более-менее ясно.
– Так будет всегда, кьярида, – ясновидец Ямакаси осторожно укладывает Васькину голову на ту сторону своей груди, где нет сердца. – Так будет всегда.
– Ты обещаешь?
Вместо ответа он снова улыбается, и снова блеск его зубов, подобно одинокому маяку, выхватывает из темноты скульптуры и самую главную, самую первую из них – лошадь Рокоссовского.
– Давай спать. Завтра будет длинный день. Длинный и трудный.
Завтра все должно решиться.
Все.
Васька уже готова смежить веки, но что-то останавливает ее.
Рюкзак.
Гипсовая лука седла была пуста, а еще вчера рюкзак висел на ней. Так куда же он подевался? Васька периода Шаброля и порномультяшек обязательно бы подумала:
– Куда ты дел рюкзак, милый?
– Ты успела по нему соскучиться? – голос у Ямакаси совсем не сонный.
– Нет, правда…
– Я его выбросил. Ни одной ценной веши там не было, ты же знаешь.
– Откуда мне знать?
Вместо ответа он еще крепче прижимает Ваську к себе:
Плеер без наушников и колокольчик без языка, потертые китайские шары (за всю жизнь Васька не видела ни одного идиота, который вертел бы их в руках), зажигалка «Зиппо» (в ней все равно не было кремня), отстойные зубочистки и ватные палочки для ушей; нож-выкидушка, годящийся только для того, чтобы срезать им картофельную кожуру, – Ямакаси прав, все это не стоит ни одного доброго слова, зато Васька подсуетилась и успела выцепить календарь. Она и сейчас с ним не расстается: календарь лежит в
