Тингль-Тангль

– Ничему ты не научишься. Ты можешь делать только то, что знаешь, и только то, что тебе нравится, кьярида.

Если он имеет в виду редкую психологическую особенность Васьки – он прав. Если он имеет в виду ту легкость, с которой Васька до сих пор, без всяких предварительных тренировок, перемещалась по крышам – он прав, куда же подевался четырнадцатый патрон?..

Он не собирается убивать Ваську, и он до сих пор не сделал этого – выходит, он на ее стороне?

Трепещи, паук!

Ваське становится весело, от недавних страхов и следа не осталось. А Ямакаси что-то говорит ей: о том, что ведьма пригласила его в ресторан, и, кажется, влюбилась в него до смерти; испытывать муки ревности в ста метрах от земли Ваське еще не приходилось.

– Ты спал с ней? – Васька отталкивается носками ботинок от стены. Или от окна – из-за задрапированного стеклом фасада не понять, где что находится.

– Какой ответ тебя устроит больше?..

Тот, который не позволил бы блаженной дурочке пережить те же ощущения, что пережила вчера ночью Васька. Не кошмар, нет, – то, что было до кошмара: радуга, Солнце, хрустальные клювы голубей, выстукивающие по Васькиным животу и груди – то, что Ямакаси называет «займемся любовью». Впрочем, о кошмаре тоже можно вспомнить, кошмар оказался не бесполезен. Под единственным, не исследованным Васькой стеклянным надгробием, вполне мог оказаться паук.

И в этом случае кошмар перестает быть кошмаром, а становится вещим сном.

– Ну и когда ты собираешься осуществить свой грандиозный план? – спрашивает Васька.

– Я уже его осуществляю, – несмотря на ветер, ни один волосок на голове Ямакаси не шелохнется, – все как обычно. И его улыбка кажется Ваське обычной, неподвижной, как поплавок на реке в отсутствие клева. Границы между верхней и нижней губой Ямакаси не существует, как не существует границ между сексом и любовью, жизнью и смертью, убийством и первой затяжкой сигареты.

Ямакаси не курит.

Во всяком случае, Васька ни разу не видела, чтобы он курил.

– В обойме было тринадцать патронов. Не четырнадцать. Тринадцать.

– Может быть, – она и не ждала, что он согласится так быстро.

– Куда же делся еще один? Ты ведь говорил, что мы не должны тратить пули на пустяки.

– Я не потратил его на пустяки, – Ямакаси резко откидывается на спину: теперь он висит вниз головой и болтает свободными от всяких обязательств, женщин и пистолетов ЗИГ-Зауэр руками. – Я распорядился им с пользой. Распорядился им с умом, да.

Мика.

Мысль о сестре отдается в Васькиной голове неожиданной болью, чуть более тупой, чем боль ревности, чуть более приглушенной, – но все же болью. Боль гнездится в тех участках мозга, которые Васька считала давно погибшими; в тех участках мозга, которые должны были отвечать за буквы, цифры и символы, за их последовательность, их союз; в тех участках мозга, где до сих пор обитает Снежная Королева, Калле Блюмквист и пузатая мелочь из шотландских народных сказок и преданий – читала ли их Мика маленькой Ваське или только собиралась прочитать?

Кажется, там присутствовали еще Калиф-Аист и Маленький Мук.

А на Микиной половине вчера было тихо. Да нет же, там тихо всегда, плетение паутины требует тишины и сосредоточенности, но это была какая-то другая тишина – особенная.

– Ты убил ее? – Ваське с трудом дается каждое слово.

– Кого? – Ямакаси даже не подумал сменить позу; все, что видит перед собой Васька – страховочный пояс и пробивающиеся из-под него ростки татуировок.

– Ее. Вед… Мою сестру.

– Нет, конечно. Это было бы слишком просто. И это бы не было идеальным убийством, а мы ведь хотели соорудить такое, что все варежку бы разинули. Помнишь?..

– Тогда куда подевался этот проклятый патрон?

– Твоя сестра жива, успокойся… Пока еще жива.

– Я тебе не верю.

– Хорошо.

Ямакаси не был бы самим собой, если бы не сделал «солнце», используя балку строительной лебедки как перекладину турника. Снова оказавшись рядом с Васькой, он вынимает из жилетного кармана мобильник (откуда у него мобильник?) и протягивает его Ваське.

– Звони.

– Кому?

– Ей. Своей сестре.

В это трудно поверить, но Васька разговаривала с блаженной дурочкой по телефону лишь однажды, когда звонила из дурацкого Петропавловска-Камчатского и просила выслать денег на дорогу домой; воспоминаний об унижении, которое она тогда испытала, хватит на все оставшуюся жизнь. К тому же она не совсем внятно помнит свой (вернее – ведьмин) домашний телефон, и понятия не имеет, есть ли у Мики мобильник или нет. Наверняка есть. Сейчас все шляются с мобильниками.

– Я не знаю номера ее телефона.

– Зато я знаю. Значит так, кьярида, – Ямакаси вплотную придвигается к Ваське и даже берет ее за руку. – Сейчас ты позвонишь своей сестре и скажешь следующее: ты никого не хотела убивать, это произошло случайно, и теперь тебе нужна помощь. Попросишь ее зайти в мастерскую и отключишься. Это не так сложно. Ты поняла, что нужно сказать?

– Что значит – «я никого не хотела убивать»? Я ведь никого не убивала…

– Пока еще нет. Но собиралась и собираешься. Ведь так? – он снова пользуется своим неоспоримым татуированным преимуществом, гипнотическими штучками: одна из них (спираль между большим и указательным пальцем левой руки) мерцает сейчас у Васьки перед глазами; и как только он добивается, чтобы Васька смотрела именно на нее и никуда больше? Перехватив рукой Васькину шею – вот как.

– Ты все поняла?

– Да.

– Скажешь все, как нужно?

– Да, – Васька едва ворочает языком, а неутихающий ветер свистит так сильно, что у нее закладывает уши.

– Тогда я набираю номер. Смотри, не подведи меня.

Пальцы Ямакаси бегают по кнопкам мобильника не дольше нескольких секунд, после чего он протягивает телефон Ваське; длинные гудки – вот что она слышит поначалу. Затем в трубке раздается щелчок, а затем – голос. Ни с чьим другим голосом спутать его невозможно.

– Алло, – говорит ведьма на другом конце провода, на другом конце Петроградки, на другом конце вселенной. – Алло, кто это?

– Это я, – после непродолжительного молчания говорит Васька.

– Васька? Откуда ты… – голос замолкает, теряется, слабеет. Кажется, он вот-вот упадет в обморок и привести его в чувство можно будет лишь с помощью нашатыря.

Мика сразу узнала ее, но ведь и она сразу узнала Мику; хорошо бы, чтоб на этот раз обошлось без «шлюх», «сук» и «уволь меня от этой грязи», хорошо бы вообще побыстрее закончить разговор.

– Васька… Тебя очень плохо слышно… Какой-то шум… Что случилось, Васька?

Васькина шея покоится в петле азиатского локтя; не стоит злить и расстраивать его. Черт его знает, что он может предпринять от расстройства.

– Что же ты молчишь, Васька?

– Я никого не хотела убивать, – медленно, с расстановкой говорит Васька, она очень старается заглушить ветер. – Это произошло случайно…