которое прикладывает Марго, рана должна быть довольно глубокой. Но боли я не чувствую. Кровь должна была хлынуть фонтаном, но и ее нет. Происходящее видится мне в некоей последовательной смене кадров, каждый из которых намертво фиксируется в моем сознании.
Марго ссыпает на ладонь содержимое одной из банок.
Марго подносит ладонь к ране на моем плече, сдувает темный порошок внутрь.
Марго запускает пальцы в рану – ни одна крупица порошка не должна пропасть.
Марго вынимает иголку из стягивающего юбки пояса.
Марго выдергивает нитку из рукава своей блузки.
Марго вдевает нитку в иголку.
Марго зашивает мне рану легкими, невесомыми стежками.
Марго издает губами звук, что-то среднее между «П-фф» и «Уф-ф».
Только теперь я ощущаю едва заметное жжение, приятное покалывание; тепло, идущее от плеча, разливается по всему телу. Мне хочется спать, смежить веки на несколько минут – это было бы избавлением, исцелением: сон, вот что я имею в виду. Засни я прямо сейчас, мне привиделся бы самый прекрасный сон. Не те кошмары из-за задней дверцы платяного шкафа, которые время от времени терзают меня, нет – прекрасный сон, Тинатин, вот кто царствует в нем безраздельно. Решено: если он когда-нибудь мне приснится, я вряд ли покину его, вряд ли вернусь.
Слова Марго возвращают меня к реальности:
– Голодная трава очень опасна. Сытая трава очень сильна.
– О чем вы, Марго?
– Запомните это.
– Что это означает?
– Просто запомните: голодная трава очень опасна. Сытая трава очень сильна.
– Я не понимаю…
– Не нужно ничего понимать. Просто запомните. Вы ведь сами заговорили о любовных снадобьях. Это лучше, чем любое снадобье.
– Но…
– Повторите, что я сказала.
– Голодная… Голодная трава очень опасна, – бубню я вслед за Марго. – Сытая трава очень сильна. Так?
– Верно.
– И что теперь делать?
– Ничего. Трава сама вам подскажет. Когда возникнет необходимость. Когда придет срок.
– И когда возникнет необходимость? Когда придет срок?
– Мне нужно готовить.
Марго больше не обращает на меня внимания, все мои вопросы обречены остаться без ответов, увязнуть в салате, утонуть в сковородах с подливами, захлебнуться в винном уксусе; надо полагать, время, отпущенное мне на визит к прекрасной пастушке, подошло к концу. Но не могу же я уйти просто так!
– Вы должны объяснить мне, Марго…
– Я очень занята.
– Сегодня я убил троих. В одном случае имело место трагическое стечение обстоятельств. Но в двух других… В двух других случайности не было.
Безумец, зачем я говорю это Марго? Кто тянет меня за язык? Неужели все это ради того, чтобы доказать кухарке из придорожного кафе, что моя власть над людьми не менее сильна, чем ее власть над красными перцами?
Марго остается совершенно равнодушна к моим признаниям.
– Я убийца, Марго!
– Многие люди могли бы сказать о себе то же самое, – с детской рассудительностью замечает Марго.
– А если… если сейчас я возьму нож и убью вас?
– Здесь нет ножей. Во всяком случае, вы их не найдете.
Марго улыбается мне невинной улыбкой, на этот раз вовсе не улыбкой Моны Лизы. Однажды я уже видел такую улыбку, во франкфуртском аэропорту… Да, это было во франкфуртском аэропорту. Определенно. Кенийка, с которой я просидел всю ночь. К концу ночи, когда мы особенно сблизились, кенийка показала мне маленькую иконку со святым, его имя вылетело у меня из головы, как только рассвело. Я запомнил лишь то, что она называла его святым потерянных вещей.
Святой на иконке улыбался.
Точно так же улыбается сейчас Марго: улыбкой святого потерянных вещей.
– Ладно. Я пошутил, Марго. Забудьте все, о чем я вам сказал.
