со мной…
Все кончено… Пока еще я кое-что помню. Я помню — и нашу Венецию тоже. Но тогда, когда ты нашел меня в снегу, когда я избила эту женщину, — я ничего не помнила… Теперь это будет всегда, Марк, милый… И эти промежутки беспамятства — они будут все длиннее. И превратятся в одну сплошную полосу. И там больше не будет меня. Там будет совсем другое существо, которое нужно будет сажать на цепь и надевать на него смирительную рубашку… Обещай, что ты никогда ко мне не придешь…
— Я не могу, кара…
— Обещай мне, Марк.
— Нет.
— Как хочешь. Мне уже будет все равно… Я убила его.
Оцепеневший Звягинцев не отрываясь смотрел ей в лицо — на его глазах оно старилось и превращалось в лицо старухи: никогда в жизни он не видел такой страшной метаморфозы.
— Простите, Звягинцев… Вас зовут Пал Палыч?
— Да, — Звягинцев вздрогнул.
— У нас в коттедже… В моем чемодане, на самом дне…
Там лежит комбинезон, в котором я была сегодня ночью.
Марк спрятал его туда, чтобы потом выбросить… Или зарыть.
Или сжечь. Или уничтожить. Чтобы он никогда не напоминал мне… Комбинезон тоже в крови. Это папина кровь. И на моих руках тоже была папина кровь. Она и сейчас на руках.
Возьмите комбинезон. Пал Палыч… Это еще одно вещественное доказательство. Вам же нужны вещественные доказательства?
Звягинцев молчал, сердце его разрывалось от тоски.
Марк… Я люблю тебя, Марк. Я люблю тебя. Но все кон* * *
Действительно, все было кончено.
Они на некоторое время оставили Ольгу в комнате номер тринадцать. Она сама попросила оставить ее там. Признания Ольги сломали Марка. Еще вчера преуспевающий и холеный, он потерял весь свой лоск, он был раздавлен происшедшим.
Звягинцеву не хотелось добивать его.
— Я понимаю ваше состояние, Марк.
— Нет, вы не понимаете…
— Мне бы хотелось помочь — и вам, и ей.
— Поздно.
— Мне очень жаль…
Марк молчал, глядя в одну точку. Сейчас он выглядел гораздо более безумным, чем Ольга.
— Наверное, я бы поступил точно так же, если бы хотел спасти любимую женщину… Когда вы узнали о том, что произошло?
— Я не знаю… Когда увидел ее окровавленную одежду.
И перепачканные руки… Тогда я подумал, что это не может закончиться хорошо. А потом пришли вы. С этой чудовищной новостью об убийстве… Но я не мог… Не мог предать ее.
Вы рассказали обо всем. О том, как был убит Игорь. Я понял, что это действительно она. Господи, зачем только он приехал? Я говорил вам, я заказал билеты на самолет. Если бы Инка не разбилась, все было бы совсем по-другому. Он бы не прилетел… Господи, ведь это же я вызвал его. Своими руками подписал ей смертный приговор. Ей и себе.
— Не стоит винить себя, Марк. Вы ни в чем не виноваты.
Все равно это проявилось бы — раньше или позже.
— Но не было бы убийства… Я показал бы ее лучшим врачам, я положил бы ее в самую лучшую клинику. Я заплатил бы любые деньги, только бы она была здорова. Я пошел бы и набольшее…
— А вы и пошли. Зачем вы попытались свалить всю вину на Инессу? Вы ведь умный человек, Марк. Вы понимаете, что то, что группа не приехала, — это чистая случайность.
Как только бы она здесь появилась, все стало бы на свои места. Ее отпечатки на ноже, кровавый след на стене в комнате…
Вы бы все равно ее не спасли.
— Не знаю. Я потерял голову.
— Когда вы излагали мне версию о причастности к преступлению Инессы Шмариновой, вы вовсе не выглядели растерянным. Ваша версия была безупречной… Во всяком случае, она выглядела вполне правдоподобной. Единственно правдоподобной в сложившихся обстоятельствах.
— Я просто знал, что в ванной комнате сидит моя жена, которая никак не может смыть кровь. Я должен был защитить ее. Ведь Игорю уже ничем нельзя помочь.
— Боюсь, что и Ольге уже ничем нельзя помочь.
— Нет. Ее должны вылечить… У нас же есть врачи. Есть препараты…
— Даже если бы это произошло, даже если бы ее вылечили, — она ведь навсегда будет травмирована этим убийством.
— Но вы должны понять, она не ведала, что творила. А когда узнала об этом — сама ужаснулась. Вы знаете, что такое каждый день ожидать этого ее страшного беспамятства? Этого раздвоения личности. Последние несколько дней я прожил, как в аду. Зачем мы только сюда приехали? Не было бы этой цыганки в аэропорту — она как будто запрограммировала Ольгу.
— Марк, не будьте ребенком! Не нужно цепляться за внешние обстоятельства. Во всем этом никто не виноват, кроме дурной наследственности.
«Кроме дурной наследственности» — так мог бы сказать Володя. Это были слова из его жизни с печатной машинкой и сочинением сказок. Звягинцев подумал о том, что начинает говорить с Марком его языком — языком, на котором не понимают дешевого пива и толстых животов.
…Ольга попросила оставить ее, она хотела справиться с происшедшим одна. Она не могла больше видеть людей. Она еще долго не сможет видеть людей.
За несколько часов Радик и Коля подготовили коттедж Красинских. С согласия Марка и по ее собственной просьбе она должна была пробыть там до приезда оперативной группы.
Марк настаивал на том, чтобы ему тоже разрешили вернуться в коттедж, но Ольга категорически воспротивилась этому.
Она должна нести свой крест одна.
Чувствуя себя подлецом, Звягинцев шепнул охранникам, чтобы они укрепили окна и сняли с них все ручки — от греха подальше, вдруг на Ольгу снова накатит безумие.
Сами же охранники должны были выполнять свои непосредственные обязанности в коттедже: одна из двух комнат отводилась им. Марк согласился временно пожить в импровизированном кабинете Звягинцева в административном крыле: там был диван и даже маленький санузел. Он забрал из коттеджа кое-что из вещей: неизвестно, как долго придется ждать развязки бурана.
Звягинцев действительно нашел комбинезон Ольги в одном из ее чемоданов. Вся ткань впереди была обезображена уже подсохшей кровью: ни Ольге, ни Марку даже в голову не пришло застирать ее. Ясно, что Ольга была деморализована, а Марк… Ольга права — скорее всего, Марк действительно собирался уничтожить улику.
Звягинцев не мешал им проститься, когда Ольга отправлялась в коттедж — в ссылку, в изгнание, в камеру предварительного заключения. Это было тяжелое прощание. Ольга больше не принадлежала Марку, а Марк больше не принадлежал ей.
Звягинцев и охранники тактично отошли в сторону, пока Ольга и Марк говорили друг другу прощальные слова. И молчали в последний раз. Он крепко сжимал ее холодные безучастные руки, но она даже не чувствовала этих пожатий.
— Я люблю тебя, кара… — шептал он затертые до дыр слова. — Я не оставлю тебя… Я найду лучших врачей. Ты поправишься, ты выздоровеешь, и все будет как прежде.
— Марк, ты же знаешь, что ничего не будет как прежде.
Что ничего уже не будет.
— Я не верю.
