Привязанность ко мне Карпика, так внезапно вспыхнувшая, ставила меня в тупик. Впрочем, ей всегда можно найти здравое объяснение: девочка тянется к взрослым, только и всего. Девочка потеряла мать в возрасте трех лет, только и всего…
– Ты согласна, Ева?
– Хорошо. Я согласна.
– А теперь давай думать об убийстве.
– Ты полагаешь, что можно думать об убийстве?
– Конечно. Сначала решим, кого мы будем подозревать.
– Я не знаю, кого тут можно подозревать.
– Подозреваются все! – провозгласила Карпик и рассмеялась.
– Все?
– Ну, кроме тебя, меня и папы. И еще – Мухи.
– Так не пойдет. Почему мы не можем подозревать Муху?
– Потому что он гомик. А гомики никого не убивают. Они слишком заняты собой и всего боятся.
– А вдруг старпом не ответил Мухе взаимностью, и Муха убил его из ревности? – теперь рассмеялась я.
– Нет. Муха мне нравится.
Это был убийственный аргумент.
– Хорошо. Оставим Муху в покое. А как насчет папочки? – Это был запрещенный прием, но я не могла отказать себе в удовольствии подразнить девчонку. Тем более что в глубине души вовсе не была уверена в невиновности преуспевающего банкира Валерия Адамовича Сокольникова.
Моя реплика привела девочку в ярость – такую сильную, что из глаз у нее брызнули слезы.
– Как ты можешь так говорить?
– Ну, если уж мы приняли условия игры…
– Это не игра. – Слезы высохли так же внезапно, как и появились, и Карпик внутренне напряглась. – Это не игра.
Тут ты права, девочка. Труп, лежащий в одной из морозильных камер, – это не игра.
– Сдаюсь. Это была не самая лучшая шутка сезона. Что мы будем делать?
– Пойдем в машинное отделение… Осмотрим все на месте.
– Когда?
– Прямо сейчас. Если у тебя нет никаких других планов.
– У меня нет никаких других планов.
Это была чистая правда. У меня не было никаких планов. Никаких планов относительно совершенного преступления. Никаких планов относительно его расследования. Забыть как страшный сон, забыть, вот чего я страстно желала, – только и всего… Но теперь все изменилось. Вдвоем можно попытаться распутать чертово убийство. И хотя бы приблизиться к истине. К тому же Карпик умна, парадоксальна, наблюдательна. И я всегда сумею защитить ее… Господи, сделай так, чтобы убийцей не оказался ее отец. Тебе ведь ничего не стоит это сделать, господи…
Самым поразительным оказалось то, что всего лишь за два дня плавания на “Эскалибуре” Карпик излазила его вдоль и поперек. Для меня, с раннего детства страдающей топографическим идиотизмом, было совершеннейшей неожиданностью то, как уверенно Карпик ориентируется в хитросплетениях узких коридоров, как быстро она находит нужные повороты, как легко карабкается по устрашающего вида, почти вертикальным трапам. Пожалуй, эти трапы – ее стихия, они скрадывают хромоту, они дают ей ощущение полноценности и радости движения… Со мной дело обстояло гораздо сложнее: несколько раз я поскользнулась на крутых ступенях, а однажды чуть бездарно не свалилась вниз – меня спасли только поручни. К тому же я все время забывала о высоких порогах дверей – комингсах и благополучно спотыкалась уже на ровной поверхности.
…Нижняя палуба разительно отличалась от палуб пассажирских: здесь не было ковров и стены не были обшиты деревом. Зато дверь в машинное отделение была открыта. Мы добрались до нее, так никого и не встретив по пути.
– Пришли, – сказала Карпик, – помоги мне открыть, дверь очень тяжелая…
Вдвоем мы справились с металлическими заклинками и сразу же оказались в царстве грохочущих механизмов. Шум стоял такой сильный, что Карпик даже прикрыла уши. Немного привыкнув к грохоту, мы двинулись в глубь отделения Карпик замечательно ориентировалась и здесь.
Мы без труда нашли место падения старпома. И даже добросовестно исследовали его. И пока Карпик с упоением ползала на коленях, рассматривая пол на предмет возможных улик, я предавалась совершенно другим мыслям Прошлой ночью в наполненном людьми машинном отделении я даже не сообразила, что главной уликой может являться само падение. Вернее, не падение даже, а траектория, которую описало тело падающего старпома и то расстояние от трапов, на котором оно лежало.
Слишком далеко.
Для того чтобы упасть так, как упал Митько, необходимо было для начала разогнаться, оттолкнуться от пола и постараться прыгнуть как можно дальше. И если принять версию Антона и Альберта Бенедиктовича о том, что старпом оступился, то становится непонятным, почему тело лежало так далеко от трапов и от стены машинного отделения.
А положение трупа свидетельствует об одном из двух: либо Митько действительно с силой оттолкнулся от площадки, и тогда это сильно смахивает на самоубийство, либо…
Либо Митько просто выбросили.
Странно, что никого не смутил этот факт. Странно, что его вообще оставили без внимания. Может быть, Карпик права, и все эти далеко не глупые, респектабельные господа бегут от криминала как черт от ладана? И не хотят замечать очевидных вещей. И это играет на руку убийце, – возможно, самому респектабельному из всех респектабельных господ.
– Посмотри, что я нашла, Ева! – Торжествующий голос Карпика вывел меня из задумчивости. – Это то, что нам нужно. Иди сюда.
Я подошла к девочке и опустилась на корточки рядом с ней. Карпик указала мне на пуговицу, валяющуюся на полу, возле маховика, который соединял один из двигателей с генератором. Нельзя сказать, что сообщение об этой находке как-то особенно взволновало меня: я начала рассматривать ее только для того, чтобы подыграть щенячьему энтузиазму Карпика. Но тут мне пришлось согласиться с Карликом: пуговица действительно представляла собой довольно необычное зрелище. Во всяком случае, ничего подобного я раньше не видела. Она была сделана из немного сточенной и довольно крупной монеты, чуть больше двух сантиметров в диаметре.
Пять рейхсмарок 1938 года. С маленькой изящной свастикой в когтях орла и бульдожьим профилем Гинденбурга.
К монете было приварено ушко, что, собственно, и делало ее пуговицей. Теперь в ушке торчали нитки и микроскопический кусочек темной ткани. Очевидно, пуговицу оторвали. И не просто оторвали, а оторвали с мясом.
– Ты когда-нибудь такое видела? – прошептала Карпик.
– Нет.
– Ничего себе пуговичка, ею убить можно!
– Не преувеличивай, Карпик! Ею убить нельзя…
– Ну, все. Теперь он у нас в кармане. – Карпик крепко сжала пуговицу-монету в руке, она даже не могла скрыть своего ликования.
– Кто?
– Убийца!
Я поспешила остудить пыл не в меру ретивой девчонки:
– Ну, это совсем не факт.
– Как – не факт? – Карпик даже вспыхнула от негодования. – Все же очень просто! Они боролись, старший помощник выдрал пуговицу, перед тем как его сбросили с площадки. Ведь она же рядом с ним лежала, ты же не будешь этого отрицать…
Карпик шла тем же путем, каким шла и я сама, и от этого мне сделалось не по себе.
