– Не знаю, Карпик.
Только теперь я поняла, что девочка горит. Ее худенькое тельце обдало меня таким жаром, что я почувствовала его через одежду.
– Что с тобой? – Я коснулась губами ее лба. – Тебе плохо?
– Не знаю… Наверное, нет.
– По-моему, у тебя температура. Не хватало только, чтобы ты заболела!
– Я не заболела, – успокоила меня Карпик слабым голосом. – Это пройдет. Макс предупредил… Он сказал, что может быть такая реакция на tattoo…
Черт возьми, что я за идиотка! Пила вчера его чертово вино и даже не подумала о том, что девочка доверила свое плечо какому-то сомнительному типу. Линялые джинсы, в которые с трудом впихивается член, голые бабы, расклеенные по стенам, дешевые сигареты, плетенка с вином а-ля “Хуан Рамон Хименес на отдыхе в Кордове”, спортивная майка не первой свежести – пошлость, пошлость, пошлость…
Как я могла оставить девочку в этом гадюшнике?! Чувствуя запоздалые угрызения совести, я спросила:
– С тобой все в порядке?
– Да. Все отлично, только плечо немножко жжет.
– А Макс, как он?
– Макс замечательный! Он тебе понравился?
– Да. Я была просто в восторге.
– Не смейся, я серьезно спрашиваю.
– Если серьезно, – то не могу сказать, чтобы я так уж им прониклась.
– Это необязательно, – сказала Карпик. – Совсем необязательно им проникаться. Просто теперь вы знаете друг о друге, что вы есть… Мы же друзья, правда?
Если бы лоб Карпика не был бы таким горячим, я прочла бы ей маленькую изысканную лекцию об избирательности в отношениях… Черт возьми, Ева, а разве ты сама когда-нибудь была избирательной?.. Карпик – другое дело, Карпик производит впечатление очень умной девочки. Со своеобразным чувством юмора и грациозно-неуклюжей ироничностью. А иронии противопоказана стремительность чувств. Тогда откуда же она взялась, влюбленная стремительность, черт ее дери? Или это стремительная влюбленность? И безоглядность выбора. Карпик выбирает так, как будто сжигает за собой все мосты. Не то чтобы ее привязанность пугала меня, нет, скорее – настораживала.
Осада – вот я и нашла нужное слово.
Она осаждает своей привязанностью. Она берет на измор. Если только… Если только Карпик позволит этим чувствам развиться в себе, она превратит в ад жизнь тех, кого она любит. И тех, кого ненавидит, – тоже. И ее любовь будет так же опасна, как и нелюбовь… Вот тебе и Шопен, опус 22. Анданте Спианато и Большой блестящий полонез.
– Мы ведь друзья, правда? – упрямо прошептала Карпик.
– Конечно, друзья… Пойдем. Я отведу тебя к отцу.
– Я не хочу.
– Ты неважно выглядишь. А если к тому же будешь температурить, то никаких тюленей не будет и в помине.
– Можно, я пойду с тобой? К тебе?
– Ты же знаешь, что ко мне нельзя. Я не думаю, что Вадик был бы счастлив видеть наглую маленькую девочку в пять часов утра.
– Ты же сказала, что вы не спите вместе. Или ты соврала? – Карпик испытующе посмотрела на меня. – Мы не должны обманывать друг друга.
– Господи, какая разница!.. Я сказала – нет, Карпик. Я отведу тебя к папе.
– Папы нет.
– Вот как?
– Во всяком случае, когда я проснулась, его не было. Он, наверное, торчит в бильярдной.
– В пять утра? – До сих пор я даже не знала, что Сокольников – любитель покатать шары.
– А это имеет какое-то значение? Ты ведь тоже не спишь в пять часов утра.
– Я-то как раз собираюсь спать. И тебе советую.
– Ладно, идем, – сдалась Карпик.
…Каюта Карпика и ее отца находилась ближе к корме по левому борту. А каюта старпома Митько – ближе к носу по правому. Когда мы с девочкой вошли в коридор, я схитрила.
– Прогуляемся? Сделаем круг? – спросила я, вложив в голос всю беспечность, на которую только была способна.
– Хочешь посмотреть на каюту старпома? С Карпиком такие штучки не проходят, пора уяснить это себе, Ева.
– Да, – нехотя призналась я.
– Идем.
Мы с Карпиком завернули за угол. И тотчас же наткнулись на приоткрытую дверь душевой, расположенной в торце машинного отделения. В плохо освещенном узком проеме мелькали какие-то тени, слышалась возня и приглушенный смех. Карпик приложила палец к губам, подкралась к двери, широко ее распахнула.
Интересно, кто-нибудь спит на этом корабле сегодня ночью или нет?..
В предбаннике яростно целовались порочный гей Муха и шоколадный король Андрэ, молодой муж швейцарки Аники.
– Извините, – тоненьким противным голоском сказала Карпик, но даже не подумала прикрыть дверь.
На Андрея было жалко смотреть. Он отпрянул от Мухи, как от прокаженного, лицо исказила гримаса запоздалого отчаяния. Я была поражена не меньше Андрея: мир опять переворачивается с ног на голову, старпомы оказываются шантажистами, респектабельные господа – серийными убийцами, а верные мужья…
– Извините нас. – Я покраснела так, как будто бы это меня застали за чем-то непристойным.
– Я… – начал было оправдываться Андрей, но потом только махнул рукой. В его глазах выступили слезы.
– Ле манифиг! – Карпик вспомнила любимое выражение Аники и издевательски улыбнулась, а лицо Андрея сморщилось еще больше.
Я сильно дернула маленькую провокаторшу за руку, но она даже не обратила на это внимания. Муха тоже не выглядел смущенным, ничего другого от такой идейной проститутки и ожидать не приходится. Только теперь я поняла, как упрощенная, фривольная кличка идет ему: он увяз в несчастном Андрее, как муха в патоке, и теперь довольно потирал лапки.
– Вам нужен душ? – галантно спросил Муха.
– Нет-нет, продолжайте, мы не будем вам мешать, – ответила Карпик.
– Извините, ради бога, – еще раз глупо повторила я и захлопнула дверь.
Это дурацкое происшествие так расстроило меня, что я прошла мимо каюты старпома и даже не вспомнила о ней. Зато Карпик не забывала ничего.
– Эй! – позвала она, когда мы уже миновали каюту Митько – Ты забыла, что мы хотели…
– Ничего я не забыла. Как-нибудь потом…
– Ты расстроилась, Ева?
– Если хочешь – да…
– А, по-моему, это ужасно смешно.
– Нет ничего смешного в том, чтобы ставить людей в неловкое положение. Я ненавижу это делать. Теперь он себя возненавидит. И нас заодно.
– Муха? Что ты, с Мухи как с гуся вода. Он даже был рад, что его увидели, может быть, он специально не закрыл дверь, чтобы его увидели.
– Ты говоришь глупости, Карпик!
– Я не умею говорить глупости. Я всегда говорю только умности, рассудительности и юмористичности.
