О господи, скорей бы этот высокий звук сменился звуками пониже, иначе у меня снова пойдет кровь из ушей!
— Выключи, пожалуйста, эту шарманку! — кричу я Кико после очередной акустической атаки. — Выключи, я прошу тебя!..
Но безответная скотина даже не реагирует на мои отчаянные призывы и мольбы. Она слишком занята полировкой двух буфетов на кухне.
Ну ладно.
Если нельзя добраться непосредственно до источника звука, то можно перекрыть ему дорогу на ближних подступах.
Найти колонки, из которых льются китовые песни, и отключить их. Воодушевленная, я отправляюсь на поиски колонок, попутно пытаясь вспомнить, где видела их.
Нигде.
Я видела большой плазменный телевизор на стене, и стиральную машинку в ванной, и посудомоечную машину на кухне (все это — единственная техника в доме), но стерео колонки мне не попадались. После десяти минут бесплодных поисков я догадываюсь запрокинуть голову вверх и обнаруживаю их вмонтированными в стены холла, кабинета и кухни. Колонок не меньше десятка, самый настоящий домашний кинотеатр.
В тот самый момент, когда я обнаруживаю колонки и понимаю, что мне до них не дотянуться, начинается очередной сеанс китовых пыток. Самый ужасный и самый продолжительный: ушные раковины мгновенно пронзает острая боль — настолько сильная, что воспоминания об уколах спицы кажутся мне исполненными легкой ностальгической грусти «как я провел лето». Со спицей я провела прекрасное лето, она хотя бы щадила меня, давала секундную передышку, а этот звук не отпускает, давит и давит, рвет и рвет. Он словно испытывает меня на прочность, стоит неподалеку и с интересом ждет кульминации: когда же у меня взорвется башка.
Но предательская башка не взрывается, что, безусловно, жаль: взорвись она — и моим страданиям пришел бы конец. Я и сама готова оторвать себе голову и даже предпринимаю бесплодную попытку отделить ее от шеи — все напрасно. И пока я борюсь со своими собственными частями организма, в самые разрушительные на свете песни китов неожиданно вплетается человеческий… нет, женский голос:
«Пожалуйста, не надо…»
Это — не мой голос. Сама с собой я по-испански не говорю.
«Пожалуйста, не надо…»
«Я прошу…»
Теперь это другой голос. И он тоже принадлежит той, кто говорит по-испански.
«Умоляю тебя, умоляю… Нет».
«Прошу… Пожалуйста, не надо…»
Сколько же их всего — голосов? Два? Три?.. Они испытывают те же муки, что и я, их головы так же готовы взорваться?.. Одно я знаю точно: голоса окружены китами. И киты как будто выталкивают эти голоса на поверхность, как деревянный Маноло выталкивал деревянную Марию из хлябей прилавка. Боль не прекращается, но стоит мне зажмурить глаза и сделать шаг вперед (навстречу голосам — не китовым, человеческим), и она становится чуть легче.
Кажется, я поняла: нужно следовать за женскими голосами, чтобы уменьшилась боль. И по мере того как я с закрытыми глазами осторожно нащупываю траекторию пути, боль понемногу утихает. Но она все еще сильна. Слишком сильна, чтобы наплевать на все, открыть глаза и остановиться. Голоса, напротив, слабеют: они не становятся тише, но становятся каким-то… менее человеческими. Через минуту уже нельзя разобрать часть слов, еще через две — они и вовсе становятся нечленораздельными, а потом — сливаются с общим китовым хором.
Боли больше нет.
Я открываю глаза и обнаруживаю себя стоящей в закутке под мраморной лестницей, по которой я сбегала и поднималась десяток раз. Заглядывала я и в этот закуток, но ничего здесь не нашла. И сейчас не нахожу.
Почти ничего.
Кроме полосы на покрытой декоративной штукатуркой стене, больше похожей на обычную трещину. Но для трещины полоса слишком ровная, слишком. И слишком длинная. Она идет от самого пола и заканчивается над моей головой, сантиметрах в двадцати от уровня глаз. Голоса китов нежно тычутся мне в уши, от недавней агрессии и следа не осталось… Трещина в стене, ну что за хрень!..
Почему-то эта трещина волнует меня чрезвычайно.
Даже не отдавая себе отчет в том, что делаю, я провожу по ней рукой. По ней и по самой стене. И натыкаюсь на углубление. Это не выемка, не выбоина и не скол, и не дефект покрытия: углубление имеет четкие, резкие — фигурные — границы. Фигурные, как бородка у ключа.
Это — замочная скважина, вот что.
Неужели я нашла?
Я никогда бы не обнаружила скважину сама, если бы не киты… Если бы не женские голоса, подтолкнувшие меня, задавшие направление. Пусть и таким странным, связанным с адской болью путем. Если бы не киты, если бы не голоса… Выходит, Кико не напрасно завел этот бесконечный диск? И не напрасно отдал мне ключ?
Он знал.
Знал, что киты и ключ рано или поздно соединятся в одной точке, и тогда…
Что — тогда?
До этого момента все выглядело довольно логично, но теперь начинает разрушаться и расползаться на нитки. Зачем Кико подверг меня таким страшным испытаниям? Зачем нужно было призывать на помощь китов с их песнями, а не самому открыть дверь, что значительно упростило бы ситуацию и избавило бы меня от нескольких, самых неприятных минут в моей жизни? И почему он был так уверен, что боль, подстегиваемая голосами, приведет меня к нужному месту. А если бы не привела? Или он сам уже испытывал нечто подобное и не хотел повторения? И решил воспользоваться мной, что совсем уж низко, ведь мы стали почти приятелями.
Мальчик-мечтатель и его отважная подружка.
Я совсем не отважная.
И неужели нельзя отпереть эту злосчастную дверь, не испытывая мук? Просто — подойти и отпереть, как была отперта дверь самого дома? И что там, за этой странной, утопленной в стене дверью? Что?.. Вряд ли телефонный аппарат.
Я совсем не отважная.
Я добралась до цели, но мне не хватает духу заглянуть ей в лицо. Я хочу сделать шаг назад, отойти, вернуться к Кико, вернуться к «Upon Reflection», вернуться на Талего. Я хочу всего этого немедленно, но киты… Они не отпускают меня. Продолжают тыкаться в уши мягкими голосами, да-да: они сменили тональность, никаких резких высоких нот; ничего, что может причинить хоть малейший дискомфорт. Ласковое пощелкивание, умиротворяющее посвистывание, я как будто обложена ватой, сдвинуться с места и отойти назад невозможно. Можно только… продвинуться вперед.
Ну ладно.
Глубоко вздохнув, я вставляю ключ в скважину и несколько раз проворачиваю его в замке. И толкаю дверь.
Я совсем не отважная.
Но и трусихой никогда не была. И только поэтому переступаю порог комнаты, освещенной лампой дневного света. Не то чтобы этот мертвый свет был особенно неприятен, скорее — мне неприятен запах, плотным облаком висящий в комнате. Она достаточно большая, но не настолько, чтобы запах расползся по углам. В этом запахе нет ничего незнакомого, все его составляющие хорошо мне известны: можжевельник, ваниль, крем-брюле, немного жимолости, немного мертвых дафний… В отличие от вылизанного пустого дома в комнате под лестницей царит запустение, и ощущение от нее, как от грязи из-под ногтей.
Выцветшие обои, низкий и какой-то серый потолок, старый диван с брошенным на него пледом болотного цвета, старое продавленное кресло, канцелярский стол и колченогий стул. Есть еще полка с
