— Не такая уж это и проблема, — заметила я, ухватившись за оба конца провода и поднеся их друг к другу. — Все будет готово в три секунды.
— Ну-ну. — ВПЗР подмигнула мне из зеркала. — Рискни. Ножницы и изолента в коробке под прилавком.
— Вы, я смотрю, все здесь изучили. Когда только успеваете?
— Мало сплю. Любопытствую и сопоставляю, как и положено большому писателю…
— И даже перспектива повторить судьбу архетипической кошки не пугает?
— Нисколько не пугает.
Снова этот самодовольный радийный голос! Похоже, ВПЗР подсела на него капитально. Дала ему волю — и он ускакал не то что за горизонт, он обежал всю землю в режиме оверштаг и вернулся — с ножницами и изолентой.
Ими я и воспользовалась, чтобы починить провод. После того, как операция была завершена, я снова взялась за трубку и снова не обнаружила в ней ничего, кроме гнетущей тишины.
— Тухло, да? — посочувствовала мне ВПЗР. — Ты, конечно, надеялась на другой исход.
— Ничего не понимаю…
— Думаю, что неизвестная нам… м-м… сволочь сначала обрезала провод, а потом, когда появился люфт во времени, разбила к чертям телефонный щиток. Или как там это называется?
— Вы видели разбитый щиток?
— Нет.
— Тогда почему вы решили…
— У тебя есть другие версии?
Никаких версий у меня не было, зато опять засосало под ложечкой. «Синдром Талего» — вот как я назову это не самое приятное ощущение, когда выберусь отсюда.
— Что предпримешь теперь? — поинтересовалась ВПЗР.
— А вы?
— Ты же хочешь побыстрее свалить с этого… как ты его называешь — «гребаного острова», не я.
— А вы хотите остаться?
— Важны не твои жалкие желания… И даже не мои.
— Чьи тогда?
— Той сволочи, которая обрезала провод.
— Вы думаете, она еще здесь? — Я невольно понизила голос и обернулась к двери, ведущей в прихожую с лестницей и комодом.
— О-оп! — воскликнула ВПЗР и так громко хлопнула в ладоши, что я вздрогнула.
Если здесь и имеется сволочь, то это — ВПЗР, никто иной. Происходящее забавляет ее. И она как будто задалась целью вывести меня из равновесия. Не удивлюсь, когда окажется, что именно она перерезала провод с одной лишь сволочной целью: досадить мне. Превратить в ад мое пребывание здесь. Она и раньше не отличалась особой щепетильностью в отношениях. Она всегда была мстительной. И в жизни, и в книгах. Трижды в своих романах ВПЗР убивала кроткого Катушкина, дважды — ею и без того покойную мамахен, доставалось также злодеям-издателям, мудакам-критикам, dolboёbam-конкурентам, редактору Лорику (что несправедливо) и ее дочери Манюне (что и вовсе — подлость). Настоящей же рекордсменкой по числу смертей является подруга Манюни, лагерная сучка Перельман: ВПЗР так и не простила ей косяка с покраской головы. Одна я до сих пор счастливо избегала книжной смерти — только потому, что ВПЗР зависела от меня, как малый ребенок. Теперь, когда наши, казавшиеся незыблемыми, отношения полностью разрушены, страшно даже предположить, что она сотворит со мной в какой-нибудь очередной книге. Возможно даже — ближайшей.
Пусть.
Пусть меня настигнет неприятность, я согласна и на «L'Assassinat De Carala» — но лишь в романном варианте. На страницах своих книг ВПЗР вольна делать все, что ей заблагорассудится, за это ей и деньги платят, а вторгаться в реальную жизнь и сбивать меня с толку я не позволю. Нужно немедленно придумать какую-нибудь вескую, умную фразу. Что-то такое, что не позволит ВПЗР проводить надо мной сомнительные эксперименты в стиле
Сейчас!
— Вы были наверху? — спросила я у ВПЗР.
— Нет.
Из-за низко надвинутого козырька бейсболки я не вижу ее глаз, так что понять — врет она или говорит правду — невозможно. Впрочем… если бы я и увидела ее глаза, они ничего бы мне не сказали. Уж такая она — ВПЗР: не врет, но и правды не говорит, балансирует где-то на грани. И заваливаясь на тот или иной бок, тотчас же меняет галс. Совсем как псевдояхтсмены в ее книжке о псевдорегате, где все оказались подлецами.
— Тогда, может быть, поднимемся?
— Поднимайся, если тебе так неймется. А мне вполне достаточно картинок.
— Тех, что на лестнице?
— Именно.
— Они ужасные.
— Да уж. Ничего обнадеживающего в них нет.
— Не могу представить человека, который добровольно украсил бы дом такими кошмарами.
— Наверняка он не тот, за кого себя выдает, — тут же начинает фантазировать ВПЗР. — Я, пожалуй, подумаю о нем на досуге…
Она по-прежнему пялится в зеркало, и вид у нее самый что ни на есть мечтательный. Как если бы она высматривала в глубине суженого-ряженого из святочных гаданий, не хватает только свечей. Ничего экстраординарного в такой реакции нет, наоборот, — я бы удивилась иной. Ведь ВПЗР тащит в свою писательскую нору все что ни попал, я. Ничем не брезгует, пребывая в святой уверенности: любая вещь, даже самая отталкивающая, может засиять на страницах романа бриллиантом.
— А это гравюры или офорты? — задаю я нелепейший вопрос.
— Гравюры, — не колеблясь ни секунды, отвечает ВПЗР. — Штучная работа. И очень хорошая. Ну что, рискнешь осмотреть второй этаж?
— В другой раз.
— А ведь так мы никуда не двинемся.
— Куда это мы должны двигаться?
— Куда-нибудь. В глубь сюжета.
— Вы считаете это сюжетом?
Я обвожу долгим взглядом лавчонку Анхеля-Эусебио. Точную копию миллиона других лавчонок и сувенирных магазинчиков — в этой стране и в миллионе других стран. Как место романного действия она бесперспективна. Как место вэпэзээровского романного действия — бесперспективна вдвойне. Снобка и эстетка ВПЗР никогда бы не опустилась до китайских магнитов, шлепанцев и очков за пять евро. Букинистические магазины — вот обычная среда обитания ее героев. Да еще антикварные салоны (в виду их концептуальности), мясные лавки (в виду их инфернальности) и обсерватории (в виду их полной оторванности от грешной земли). Сюда же можно приплюсовать опиумные курильни, фабрики по производству музыкальных инструментов, заброшенные буддистские монастыри и
Нет, лавчонка Анхеля-Эусебио — заведомо непроходной вариант!
— …Сюжетом может быть все, что угодно. Дело не в нем, а в жанре. Стоит ошибиться с выбором жанра, Ти, сделать хотя бы шаг в неверном направлении — и тебя ждет беда.
