утверждают. Просто у меня доступ к дешифратору. Вадик и Сергей прикрывают… Точнее, прикрывали группу. Зону для обмена выбирала тоже не я. Но джойстик держала я, если вы об этом… Прошу прощения, если чуть криво выражаюсь. — Она пожала плечами.
— Скажите, барышня…
Наталья обернулась, и Савелий Игнатьевич помедлил.
— А зачем тогда ваши друзья вас тоже привязали?
— Друзья, ага…
Она посмотрела на рабочего. Савелий Игнатьевич увидел, что ресницы у девушки тёмные, а брови — аккуратно выщипаны дугами. За ухом у Натальи висела изогнутая тёмная трубочка, похожая на какой-то прибор.
Наталья тихо ответила:
— Знаете, иногда вот веришь, что чел нормальный. Помогаешь ему, вечно отмазываешь по пустякам. А потом пустяки становятся всё мощнее и мощнее… Растут, как снежный ком… И однажды вдруг оказывается, что это совсем уже не пустяк… И тогда приходится выбирать, нормальный ли чел ты сам. Или какая-то, сорри, цельнолитая дура.
— Я понял только слово «цельнолитая», — вздохнул рабочий.
— Ладно, проехали. — Наталья смутилась и раздражённо мотнула локтем. — Фигня в том, что попала я сюда именно из-за вас. Точнее, из-за «Слова…».
Она с укоризной посмотрела на них обоих.
— Ну скажите, зачем вы утащили рукопись из древлехранилища? У меня было бы время понять, что Вадик за гусь. И что-нибудь придумать. А так Вадик засёк маячок первым, вырубил вас и поставил меня перед фактом. Я даже не успела вытащить парализатор — он уже саданул по мне лучом. Может быть, я что-нибудь успела бы сделать…
— А если нет? — спросил Мякишев. — Кстати, а зачем «Слово…» нужно вам? И для чего оно нужно Вадику?..
Дверь загремела, и все трое обернулись на звук. В помещение вошёл парень с копной рыжих волос. На нём был такой же тёмный комбинезон, но, в отличие от Натальи, кармашки у него топорщились от вещей. В руках парень держал несколько глиняных мисок.
— Кушать подано. Садитесь жрать, пожалуйста, — неприветливо бросил он, ставя миску каждому на колени.
Когда он подошёл к Наталье, она вскинулась на него.
— Серёж, ты что, сдурел? Как я буду есть со связанными руками?
— А вот это не моё дело, — отозвался парень. — Вадик тебе по-хорошему предлагал? Предлагал. Ты заартачилась. Теперь привыкай кушать местную пищу.
Молодая женщина дёрнулась, как от удара током.
— Ты что… серьёзно? Хочешь оставить меня здесь? А ты забыл, как я тебе помогала… учила всему?
Парень отвёл взгляд и быстро ответил:
— Ничего не знаю, ничего не ведаю. Мои пятнадцать процентов. Моё дело — сторона.
Наталья сверкнула глазами.
— Вадик — ладно… Но ты-то что? За какие-то дебильные триста тысяч баксов предашь всё наше дело? Бросишь «Колодезь» и эти путешествия?
— Триста тысяч — это тоже неплохо. — Парень с довольным видом улыбнулся. — Домик на сочинском побережье себе куплю. Катьку туда привезу. Или Машку. Я ещё не решил. С крутой тачкой выбор большой.
— Какая же ты, сволочь, Серёжка… — с чувством протянула Наталья.
Серёжка развёл руками.
— Селяви. Ты нетолерантна, мать, но этот грех тебе простится.
И он вышел. С той стороны опять загремел замок.
Наталья опустила лицо и замолчала. Её плечи мелко вздрагивали. Савелий Игнатьевич понял, что она плачет.
— Ну, ладно… — начал он, но женщина подняла мокрое от слёз лицо, и рабочий осёкся.
— Да? — крикнула Наталья. — Я ещё понимаю — Вадик… Мы же почти два года были вместе. Допустим, надоели друг другу. Но Серёжка, блин… Я же к нему, как к дитю малому относилась… Нянчилась с ним, дура… Задания по матану помогала делать… Баллы в тестах подкручивала… Долбаная идиотка.
В углу деликатно откашлялся Мякишев.
— Зря вы на себя наговариваете. Я так понял, что этот ваш Вадик решил продать кому-то «Слово…»?
— Ага.
— И договорился с Сергеем. А вы, видимо, думали иначе…
— Что значит — думала? У нас группа по спасению редких ценностей… Мы архимедовские чертежи из Сиракуз вытаскивали. Можете поверить? Красивые, между прочим, штуки. Мы для музеев старались… А тут — опять всё это… баксы… тачки… два ствола…
— Прошу прощения, а что это за баксы такие? — спросил Мякишев.
— Вам лучше не знать, — раздражённо мотнула головой Наталья.
— По-моему, похоже на имя египетской богини Баст…
— Ага. И некоторые точно так же им поклоняются. — Она подняла глаза. — Слушайте, его надо остановить. Я не знаю, кому он предложил «Слово…», но теперь рукопись точно никто не увидит.
— Остановить… Легко сказать, — рабочий вздохнул. — Нам бы выбраться для начала.
Его взгляд упал в миску на коленях. Там лежал грязноватый белый ломоть, похожий на кусок сала. Савелий Игнатьевич буркнул:
— Мякишев, вам дали то же самое?
— Ага, Савелий Игнатьевич, — отозвался поручик. — Пища по Эрисману питательная, но, к сожалению, вредная для печени.
— Да ну вас, — в сердцах пробормотал рабочий. — Если бы можно было разрезать эти верёвки…
— Погодите. — Наталья вдруг перестала плакать и подняла голову. — Покажите-ка, что у вас там. Вы можете повернуться на стуле?
— Я — нет, — ответил из угла Мякишев.
— Попробую, — прокряхтел рабочий.
Савелий Игнатьевич приподнялся и, передвигая ногами, кое-как развернул стул боком.
— Слушайте… это же отлично! — сказала Наталья.
— Что значит «отлично»? — не понял рабочий.
— Вас, в отличие от меня, он связал обычной местной верёвкой, а не майларом. Можно попытаться её разрезать.
— Чем разрезать? — спросил Мякишев.
Наталья оглянулась на дверь, а потом чуть слышно прошептала:
— Я спрятала здесь вашу шашку. Но только… тихо!
— Вы? — Поручик вскинулся и громко зашептал в ответ: — Откуда вы знали, что нас запрут на кухне?
— Вадик так всегда делает, — тихо ответила Наталья. — Насмотрелся дешёвых американских фильмов и теперь привязывает всех, кто нас обнаружит, к стульям на кухне.
— И что, много вас, таких? — поинтересовался рабочий. — Которые по прошлому в шапке-невидимке ходят?
— Достаточно.
— Погодите, а что значит «дешёвые американские фильмы»? — не понял поручик. — Это примерно такие картины, какие снимает у нас Дранков[32]?
— Вроде того, — улыбнулась Наталья.
Потом она посерьёзнела и, наклонившись, сказала:
— Слушайте… У нас не так много времени. Вечером откроется окно, и тогда Вадик с Серёжей просто
