тоскливое и зловещее, как в затяжной осаде. Он не делал ничего по-настоящему значимого, и это вызывало у него страх, с которым не справился бы и Кьеркегор.
— Что касается ризницы, — сказал он Ларри Гарберу, — я предпочел бы второй вариант. Мне кажется, он лучше всего позволяет распорядиться пространством. От кабинета я готов отказаться. Третий вариант — это чересчур. Я потеряю нишу, где мог бы хранить бумаги. Поэтому лучше вернуться к прежнему варианту.
Они несли подобный вздор минут десять, после чего Ларри Гарбер осторожно спросил, дошли ли до отца Коллинза слухи о девушке, которая утверждает, что видела Деву Марию.
— Да, — сказал священник. — Я о ней слышал.
— И каково ваше мнение?
— Как вы сами сказали, это всего лишь слухи.
— И что же вы слышали?
— Разное.
— Насколько я понял, она из грибников.
— Да, вроде бы. Поживем — увидим.
— Похоже, она немножко того. Ненормальная.
— Ненормальная, — повторил отец Коллинз. — Все святые были ненормальными. Святая Тереза Авильская и святой Иоанн Креста. Святого Франциска Ассизского тоже считали ненормальным.
— Верно.
— В ближайшее время нам надо обговорить дренаж фундамента.
— Сначала мне надо переговорить с инженером. Я его потороплю.
— Спешить некуда, — сказал отец Коллинз. — Да благословит Господь ваш труд, Ларри. Бог в помощь.
Повесив трубку, он бросил газету на пол и стал рыться в книжном шкафу, ища что-нибудь, имеющее отношение к явлениям Богородицы. Не найдя ничего подходящего, он вымыл оставшуюся посуду и, не раздеваясь, улегся в постель. С волнующей ясностью он вспомнил болезненную красоту девушки и ее слова: «Не так уж я чиста и невинна»; потом ему вспомнились минуты блаженства с рыжей девчонкой на пароме, плывущем на Аляску. Мало-помалу эти образы потускнели, фантазии улеглись, и он вспомнил, что его мать состояла в обществе Помощников Девы Марии и платила там членские взносы, а кроме того, поддерживала Легион Девы Марии, хранила в альбоме фотографии Лурда и ездила поклониться Пресвятой Деве в Скоттсдэйл, благо одновременно там проводился съезд планеристов. Тогда он учился в семинарии, и она прислала ему открытку с видом Аризоны и изображением Девы Марии, похожей на куклу Барби: «Ужасно жарко, очень сухо, кругом красные скалы. От здешней воды у отца расстроился желудок, но в конце концов я уговорила его принять лекарство. Съезд прошел успешно, мы полюбовались потрясающим закатом в Большом каньоне, а потом приехали сюда, к Пресвятой Деве в Скоттсдэйл, и эта поездка, по правде сказать, нас несколько разочаровала. Ждем тебя в День труда. Горжусь тобой. Папа тоже. Мама».
Теперь она не посылала ему открыток. Недавно его мать открыла для себя компьютер и втянула его в обмен мгновенными сообщениями, из-за чего ему приходилось, преодолевая отвращение, выходить в сеть. Она донимала его непрестанными расспросами. Он отвечал ей нехотя, уступая ее настойчивости. «Когда ты приедешь домой?» — «Мне кажется, я и так дома». — «Ты знаешь, о чем я». — «Когда будет время, наверное не раньше 2013 года». — «У твоего отца скоро день рождения». — «Папа стареет — его это удручает?» — «Твой отец никогда не унывает». — «А жаль. Ему бы это не повредило».
Он внес в список контактов своих сестер. «Прости меня, отец, ибо я согрешила», — нечто в таком роде нет-нет да и появлялось у него на экране. Еще что новенького? «Я сплю с любовником моего любовника. Скажи, как смотрит на это Господь?» — «При случае я спрошу Его об этом, но мне не хочется докучать Ему подробностями твоей сексуальной жизни». — «Еще я сплю с черным лабрадором моего соседа». — «Это жестокое обращение с животными». — «Лучше, чем ничего».
Или: «Ну, сколько лесорубов ты наставил на путь истинный на этой неделе?» — «Я сбился со счета». — «Хочу приехать к тебе в гости». — «Только не напяливай туфли на платформе». — «А что мне можно надеть?» — «Лучше ничего». — «В вашем городе висят плакаты „Въезд в одежде воспрещен“?» — «Нет, в нашем городе висят плакаты „Тебе здесь делать нечего“». — «Обожаю такие места. Земля прежде всего — другие планеты мы вырубим позже». — «Ну, хм… так как у тебя дела?» — «Обними лесоруба и забудь про лес». — «По-моему, у тебя все прекрасно». — «Обожаю пятнистых сов — особенно жареных»[6].
Или: «Вот уже почти год, как ты стал священником». — «Ты умеешь пользоваться календарем». — «Не жалеешь, что нельзя покурить травку?» — «Все о чем-то жалеют». — «Кроме матери Терезы». — «Мать Тереза не курила травку». — «Тебе наверняка недостает блуда». — «Блуд — штука соблазнительная». — «Сатана не дремлет, отец Коллинз». — «По правде сказать, я ищу не блуда, но смысла». — «В блуде — бездна смысла». — «Пока им занимаешься — да, но потом на душе становится гадко». — «Какой ты зануда, отец». — «Такая уж у меня работа, сестренка». — «Можно считать, что тебе дали годичный испытательный срок?» — «Мне не обязательно ждать целый год». — «Господи Иисусе! Так уволься».
Уволиться? Он приехал в Норт-Форк в ноябре прошлого года и обнаружил, что его паству составляют двадцать семь семей, и половина прихожан — безработные. Двадцать семей регулярно посещали мессу — сорок-пятьдесят человек, по большей части с тевтонскими или англо-саксонскими именами, такими как Гобль или Пендергаст. Примерно половина из них регулярно приходили на исповедь, которую он проводил три раза в неделю: «Я выпил, а потом увидел, что моя дочь припрятала упаковку пива. Тогда я схватил ее и хорошенько тряханул»; «Я не могу без этих таблеток, поэтому я пробралась в больницу и украла их»; «Я стянул в магазине бифштекс. Подошел и потихоньку спрятал его в карман»; «Я соврал во время проверки технологии приготовления пищи»; «Я торчал в баре почти до закрытия, дождался, когда она на минутку отлучилась, схватил бутылку и сунул ее под пальто». Или: «Я залил себе полный бак бензина, но не заплатил и не оставил записки»; «Я не кончила, хотя и была близка к тому, но не призналась мужу»; «Сначала я взяла на работе несколько скрепок, а потом это превратилось в настоящее наваждение, я просто не могла остановиться. И еще я воровала мыло и бумагу в туалете». Или: «Вчера ночью я взломал ворота Управления лесной охраны»; «Я взял бензопилу, что лежала за магазином Пита, и не вернул ее»; «Я пошел охотиться на лося, но охота была неудачной, и от досады я подстрелил соседскую кошку».
Среди прихожан была женщина, одержимая мыслью заняться сексом с лучшим другом ее сына- подростка. Была девочка, которая живо интересовалась противозачаточными средствами, поскольку ее осаждали ухажеры, которым не терпелось лишить ее девственности. Был мужчина, женатый вторым браком, который, удивляясь сам себе, продолжал спать с первой женой. Была кассирша из бакалейного магазина, которая терзалась, что не поддерживает отношения с матерью — та умирала в Алабаме от болезни почек. Был разведенный мужчина, которого ненавидела дочь, разведенная женщина, которую ненавидел сын, бывший агент по продаже запчастей для автомашин, который ненавидел всех и каждого. Наконец, была семья Тома Кросса. Девочка лет четырнадцати всегда сидела с матерью в первом ряду, а сам Том Кросс норовил сесть подальше. Эта семья была тревожным напоминанием о капризной и непостижимой воле Божьей. С ними случилось худшее из несчастий: их сын, парень девятнадцати лет, был парализован. Чтобы помочь семье Кросс, был создан специальный комитет, и его члены считали своим долгом комментировать происходящее, подобно хору в греческой драме. «Будьте готовы к тому, — написала его председательница отцу Коллинзу за неделю до его прибытия в Норт-Форк, — что одна из семей пребывает в полном смятении. Ее члены, как никто, нуждаются в вашем духовном наставничестве. Возможно, вас направили сюда именно ради них».
Едва ли у отца Коллинза было ощущение, что его куда-то направили. Когда епископ спросил, какое назначение ему хотелось бы получить, он ответил, что хотел бы отправиться туда, где он нужен. Ему казалось, что именно эти слова должен произнести новоиспеченный священник, набожный и благочестивый, убежденный в своем призвании. Так что на самом деле отец Коллинз попал в Норт-Форк, всего лишь играя свою роль. Он решил притвориться героем. И это небольшое мошенничество привело его в умирающий город лесорубов. Порой он пытался убедить себя, что на самом деле он не обманщик и в разговоре с епископом проявилось его подлинное, благородное «я». Слова, которые он произнес, удивили его самого: туда, где я нужен. Словно все время обучения он только и ждал этой возможности. Но чаще, сидя в одиночестве в своем жилище, он думал об этом поступке как о мимолетном лицемерии, за которое
