ученицей духовидицы, сказала, что, по ее оценке, в воскресенье количество паломников составляло около двух тысяч, а сегодня их, по всей вероятности, станет еще больше, что вызовет „соответствующий рост нагрузки на местные инфраструктуры“». Видишь, теперь я стала кем-то вроде твоего пресс-секретаря. Судя по тому, что пишут в газетах.
— Ты понимаешь, что значит быть учеником?
— Я должна верить всему, что ты несешь?
Энн не ответила. Она налила себе чаю.
— Быть твоей помощницей, — сказала Кэролин, — распространяющей твое учение. Преданной последовательницей святой Энн из Норт-Форка. Хочешь половинку апельсина?
— Нет, спасибо.
— Но тебе полезно. В нем много витамина С.
— Святой Энн?
— Это плохая шутка. Извини. Тебе нужно принять тайленол, таблетки три. Если ты уже не проглотила парочку утром, после того как переспала со своим священником.
— Я спала на диване.
— Все так говорят.
— Что ты хочешь сказать?
— Остальные его подружки.
— Он священник. У него нет подружек.
— Смотрела «Поющие в терновнике»? Помнишь Ричарда Чемберлена? Как он флиртовал с Рэйчел Уорд?
— Нет.
— Он же не закован в наручники.
— Кэролин!
— Чем же вы тогда занимались?
— Мы разговаривали.
— О чем это?
— О церкви.
— О какой еще церкви?
— О церкви, которую нужно поскорее начать строить. Церкви Пресвятой Девы.
— Ясно, — сказала Кэролин. — Церковь, говоришь? Я тоже про нее думала.
Она кивнула в сторону пластикового ведерка на пять галлонов, до половины наполненного монетами и мелкими купюрами:
— Видала? — спросила она. — Вот она, твоя церковь. Деньги, которые станут церковью. Если ты будешь более настойчива, денег будет больше, и это позволит твоей церкви материализоваться.
— Сколько здесь?
— Точно не знаю.
— Может, нужно их пересчитать?
— Потом пересчитаем. Лучше не забывай напоминать об этом своим почитателям. Повторяй, что без их взносов, вкладов, пожертвований, десятины, поборов и так далее ты не сможешь выполнить волю Матери Божией.
Кэролин поставила ведро на стол.
— Посмотри, что я здесь написала, — сказала она: — «Фонд церкви Матери Божией Лесной».
— Матери Божией Лесной?
— Звучит неплохо, как ты считаешь? У нас есть еще три таких же ведерка.
Раздался робкий стук в дверь, вежливый и почтительный. Кэролин убрала ведро.
— Ни минуты покоя, — проворчала она.
На сей раз это была другая паломница, женщина в парке, залатанной клейкой лентой; ее затейливую прическу, похожую на сахарную вату, защищал от дождя прозрачный полиэтилен.
— Здесь священник, — сказала женщина. — Он говорит, что его прислал епископ. С ним еще один священник, из Норт-Форка. Они хотят поговорить с вами.
— Вот как? — сказала Кэролин. — Очень любопытно.
— Можно их пропустить?
— Мы это обсудим.
— Что мне им сказать?
— Скажите, пусть подождут.
— Как долго?
— Как получится.
— Нет, — сказала Энн, — я рада их видеть. Пусть заходят.
Женщина отступила в сторону, и в дверях фургона появились отец Коллинз в пальто и кожаных перчатках и представитель епископа в черном одеянии с белым воротничком. С седой стрижкой ежиком и в очках с тонкой металлической оправой он напоминал школьного учителя физкультуры, нарядившегося священником на Хэллоуин, или Гарри Трумэна.
— Здравствуйте, — сказал отец Коллинз, — всем доброе утро. Сегодня толпа стала еще больше. Я просто потрясен таким количеством народу. Это мой… коллега, отец Батлер.
— Доброе утро, — сказал отец Батлер. — Извините, что помешали вашему завтраку. К сожалению, пришлось явиться без приглашения. Да, толпа действительно чудовищная.
— Вас прислал епископ, — кивнула Кэролин. — Так сказали мои помощники.
— Да, я от епископа. Все верно. Давайте сразу перейдем к делу. Епископ прислал меня выяснить, что здесь происходит. Оценить ситуацию.
— Оценить ситуацию?
— Именно.
Духовидица сидела, откинувшись на подушку. Одной рукой она держала чашку чая, другая покоилась на коленях. Она была прикрыта одеялом — так обычно изображают пациентов санатория начала двадцатого века, не хватало только термометра во рту и бутылки с горячей водой в изголовье. Бледность делала ее похожей на призрак, а ее нежная кожа была столь безупречна, что казалась ненастоящей. Она напоминала персонаж театра кабуки, страдающего анорексией, девочку с Запада, которую окунули в рисовую пудру.
— Отец Батлер, — произнесла она как во сне, — добро пожаловать, мир вам.
— А вы, должно быть, та самая девушка, о которой мы слышали и читали в газетах.
— Отец Батлер, — повторила Энн, — я рада, что вы здесь. Меня зовут Энн Холмс. Пожалуйста, проходите и присаживайтесь. Вы тоже, отец Коллинз.
Отец Батлер немного растерялся.
— Вы чрезвычайно любезны, — сказал он. — Я уж и не припомню, когда меня в последний раз приглашали в подобный фургон. Здесь все так… рационально устроено… Как вы считаете, уместно ли здесь слово «рационально»?
— Немцы, — сказала Кэролин. — Lebensraum. Жизненное пространство.
Священники уселись за откидной столик, и теперь все четверо напоминали компанию подростков, распивающих содовую в кафе. От отца Батлера пахло чем-то вполне земным — то ли ивовыми листьями, то ли трубочным табаком, Кэролин не могла определить, чем именно. А может быть, это был просто лосьон после бритья.
— Тепло, светло и мухи не кусают, — сказал он.
— Да, здесь уютно, — согласилась Кэролин. — Кому-то уютно, кому-то тесно — зависит от точки зрения. Стакан наполовину пуст или наполовину полон. Кстати, надеюсь, никто из вас не заразится от Энн гриппом. Может быть, открыть окно?
— Нет необходимости, — ответил отец Батлер. — В Новой Гвинее я ежедневно работал среди больных, но Господь помогал мне пребывать в добром здравии. Должен сказать, что, когда бы я ни отправлялся в страны третьего мира, Господь всегда хранил меня. Помню, как мне пришлось работать в Попондетте, недалеко от Порт-Моресби. Несмотря на то что там свирепствовали тиф, малярия и
