Отец Коллинз мрачно покачал головой:
— Основная установка Рима остается неизменной: босая, беременная, восклицающая следом за Гавриилом: «Да будет мне по слову твоему». «Да будет мне по слову твоему» — что это, если не женская пассивность, это же ясно любому здравомыслящему человеку.
— «Ангел Господень», — сказал отец Батлер, — это всего лишь молитва, составленная в двенадцатом веке. Я бы не стал придавать ей большого значения. Если придерживаться вашей точки зрения, Коллинз, скорее уместно вспомнить «Магнификат», ликующую молитву самой Пресвятой Девы. Но я не знаю, что вам это даст. Не уверен, что она поможет вам плести свою затейливую паутину.
— Именно здесь, — сказал отец Коллинз, — стоит вспомнить оригинал, которого никто не придерживается: «Ессе ancilla Domini. Fat mihi secundum verbum tuum». Разве перевод соответствует сути оригинала? «Да сделается со мною по слову твоему». «Сделается со мною»! Разве это правильно? Вернемся к вашей ссылке на Евангелие от Луки. Здесь мы видим: «Да будет со мною по слову твоему» — заметьте, что «сделается» отсутствует, во всяком случае в точных переводах. Никто никому ничего не делает, и это «сделается» здесь ни к селу ни к городу, его выдумали в Риме. Таким образом, отец Батлер, женское начало полностью исключается из представления о триедином Боге.
— Это напоминает то, что изрекает Грэйвз.
— То, что он говорит, не лишено смысла. То же самое можно сказать про Юнга. И про Гёте, das Ewigweibliche, вечно женственное. Считая, что у женщины нет души, мы зайдем в тупик.
Отец Батлер принялся протирать очки.
— Это время, — сказал он. — Дух времени. Отзвук шестидесятых делает вас чудаковатым и безрассудным.
— Вы отстали от жизни, отец Батлер. Отец Билл. По моему скромному мнению, вы отстали от жизни.
— Меня интересует универсальное. Универсальное и вечное. Не то, что в моде. Всевозможные чудачества эфемерны по определению. А Бог вечен.
— Это несомненно относится и к Деве Марии.
— Да, но она всего лишь раба Божия.
Процессия достигла темного, сырого участка леса. Замшелые клены, заросли заманихи, полусгнившие пни и овраги, поросшие папоротником. Именно здесь Энн видела Пресвятую Деву. Ветви деревьев, покрытые мхом, казались абсолютно безжизненными, как высохшие клешни крабов на морском берегу. Стояла полная тишина. Не было слышно даже птиц. Казалось, вот-вот должно произойти нечто неотвратимое, то, чему нельзя найти определение и описать словами. Люди выглядели на фоне этого леса так, словно невидимый живописец хотел подчеркнуть величие пейзажа за счет их ничтожности. Стена могучих стволов невольно вызывала мысли о запредельном. Некоторых паломников охватил религиозный трепет, который был сродни неосознанному анимизму. Другие ощутили себя благородными искателями приключений с томиком стихов в заплечном мешке и посохом в руке, бродягами, что читают Уитмена, глядя со скалы в бушующую морскую пучину. Величие тьмы, подступившей со всех сторон, вызывало у них клаустрофобию. Зрелище, которое предстало их глазам, было для них чем-то вроде снимка северного леса, выполненного Анселем Адамсом[28], или картины Альберта Бирштадта[29], если бы последний отправился в лесистые широты. Божественное зеленое благолепие, где все говорило о присутствии Всевышнего. Всё, кроме того, что принадлежало сатане.
Энн шла, благочестиво потупив взор, — впрочем, отчасти это была привычка скромной сборщицы грибов, которая машинально продолжала искать лисички. Она подняла с земли пригоршню записок и медальон с изображением святого Кристофера и невольно вспомнила, что точно такой же медальон носил Марк Кидд. Насилуя Энн, он заставлял ее сжимать медальон зубами, потому что это усиливало его возбуждение. Железной рукой он держал ее за горло, и Энн казалось, что еще немного — и она умрет от удушья: реальный мир вокруг нее растворялся, и ее захлестывала мерцающая чернота. В очередной раз Энн попыталась подавить острое чувство стыда. Иногда ее мучили не столько воспоминания, сколько сознание своей беспомощности перед натиском физической силы. Было ли изнасилование Божьей волей, такой же, как землетрясения, грязевые оползни и синдром внезапной смерти у младенцев? Как то, что случилось с Иовом? Как распятие Иисуса? Энн развернула одну из записок и прочла:
Дорогая Энн из Орегона! Меня зовут Сидни Элен Маллен. Полтора месяца назад у меня обнаружили лейкемию, этот диагноз мне поставил доктор из Рено, Невада, где живет моя семья. Я замужем, мне 29 лет, у меня двое детей, сын Джоэл пяти лет и дочка Эрин, ей три года. Мой муж пожарный, он остался дома, в Рено, с детьми, чтобы я могла приехать сюда и исцелиться с твоей помощью. Да благословит тебя Господь!
На этой неделе мне предстоит начать курс облучения. Какие только мысли не приходили мне в голову по дороге! Ведь я все время была одна, даже ночью, потому что спала прямо в машине. Если облучение и химия — это дар Божий, то, отказавшись от лечения, я отвернусь от Бога, а мне этого совсем не хочется. Думаю, мне нужно пройти оба курса. Многим они помогают. Как ты думаешь, можно ли считать облучение и химиотерапию чудесами, дарованными нам Господом?
Мне очень нравится один стих из пророка Исайи: «Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей». Эти слова придают мне сил. И вот что пришло мне в голову: может быть, облучение — это и есть десница правды? Это путешествие убедило меня, что я должна согласиться на лечение и довериться врачам. Но меня пугает тошнота. Когда тебя облучают, тебя медленно убивают, чтобы уничтожить раковые клетки, и это страшно. Это главное. Я боюсь.
Я верю в Пресвятую Деву и убеждена, что она откликается на наши мольбы. Надеюсь, ты упомянешь меня в своих молитвах и попросишь Матерь Божию заступиться за меня. Храни тебя Господь.
Таких записок здесь было несколько сотен.
Когда к месту видений подтянулась огромная толпа, кто-то сказал, что позади, в лесу, статуэтка Черной Мадонны начала светиться медно-красным светом, а земля вокруг нее покрылась тончайшей золотой пылью, летящей с небес. По другой версии, с неба медленно и бесшумно, как снег, падали розовые лепестки, а вокруг Черной Мадонны появился ореол. Третьи утверждали, что на самом деле все это произошло не с Черной Мадонной, а со статуэткой Девы Марии Лурдской. Как бы то ни было, паломники оживленно и радостно обсуждали эти необыкновенные события. Кое-кто отошел в сторону для отправления естественных нужд. Кэролин произнесла в мегафон целую речь о соблюдении санитарных норм, но изложить правила было куда проще, чем соблюдать их. Большинство паломников не давали себе труда выкопать яму, не видя в этом особой необходимости, к тому же их не прельщала перспектива копать яму, не имея лопаты. Вместо этого они в лучшем случае приподнимали лоскут мха и, сделав свои дела, прилаживали мох на прежнее место, формально отдавая дань правилам хорошего тона. Вскоре число таких кое-как замаскированных куч достигло пятисот, а спустя еще некоторое время перевалило за тысячу. Ричард Олсен показал шерифу Нельсону несколько таких импровизированных уборных и сказал:
— Шериф, я предупреждал вас, первый же санитарный врач, который это увидит, немедленно заставит закрыть эту территорию.
— Мы сошлись на двадцати четырех часах, — сказал Нельсон. — И поверьте мне, от этого большой беды не будет. Фекалии не могут навредить почве.
Паломники достигли алтаря из папоротника и стали зажигать новые свечи, класть новые записки, фотографии, распятия, четки и цветы. Среди прочего они оставили здесь зонтик, трикотажную фуфайку, фотокамеру и пакет жевательного табака. Несколько человек притащили гипсовую статую Девы Марии Фатимской в половину человеческого роста и прислонили ее к тисовому дереву, увенчав ее короной из мха.
— В этом антураже она смахивает на Афродиту, — сказал отец Батлер отцу Коллинзу. — Эти люди — скрытые политеисты.
