— Подлинная Католическая Церковь никогда их не отталкивала, отец Билл. В церковь ходят живые люди. Люди со здоровой тягой к вере, которая для них куда важнее бесконечной литургии.
— Это не католичество.
— Вы наверняка сторонник мессы на латыни.
— Да, представьте себе, это так.
— Но возврата к старому не будет.
— И очень жаль, — сказал отец Батлер.
Кто-то передал ему пухлый пакет фотографий. Сверху лежал сделанный поляроидом снимок, подписанный «Небесные врата», — прямоугольник ослепительных солнечных лучей с цитатой из Откровения Иоанна Богослова: «После сего я взглянул, и вот, дверь отверста на небе!»
— Очень мило, — кивнул отец Батлер, с притворным интересом разглядывая снимок. — Крайне любопытно. — Он вернул фотографии, подавляя зевок. — Небесные врата в облаках. Непременно покажите всем. Не стоит оставлять их у меня.
— Есть один шарлатан, — сказал он отцу Коллинзу, — который утверждает, что изобрел фотонно- ионный высокочастотный усилитель на основе квантового генератора. Я не шучу. Именно так он и называется. Этакий чудо-прибор из второсортного научно-фантастического фильма. Если духовидец держит его в руках во время видения, эта штуковина генерирует гармонические колебания, которые можно зафиксировать с помощью осциллографа. Сигнальные, так сказать, волны. Волны, вызванные, скажем, Пресвятой Девой. Чудо техники на уровне времен Бака Роджерса[30]. Сплошные радиолампы.
— В общем и в целом я с вами согласен. — Отец Коллинз почувствовал, как у него заныл бок. — Но, думаю, вы должны дать ей шанс.
— Что ж, так или иначе, вы уяснили мою позицию.
— Для того, кому предстоит заниматься расследованием, она является весьма предвзятой.
— Возможно, — сказал отец Батлер. — Если речь идет о мошенничестве, иначе и быть не может. Я действительно пристрастно отношусь к обманщикам, которые стремятся войти в историю за счет Церкви. Вы придерживаетесь иных взглядов?
— Наверное, события в Лурде поначалу тоже представлялись очень похожими на то, что видим мы.
— А может быть, и нет. А если и да, что с того?
— Исходите из того, что оба варианта равновероятны.
— Именно в этом и состоит моя задача, — сказал отец Батлер. — Моя миссия и мой долг.
Энн устроилась в небольшом овражке, густо поросшем нефролеписом. Она присела на корточки рядом с Кэролин, слушая, как толпа от избытка чувств затянула антифон «Alma Redemptoris Mater»[31]. Энн прикрыла глаза, перекрестилась и прочла «Апостольский Символ веры». Она прочитала «Отче наш», потом трижды «Радуйся, Мария…», наконец «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно, и во веки веков. Аминь». После этого она вылезла из овражка, подошла к алтарю из папоротника и преклонила колена; потом, повернувшись спиной к толпе, стянула капюшон, опустила голову и тихо возвестила первую радостную тайну — Благовещение Божией Матери. Она еще раз повторила «Отче наш» и десять раз «Радуйся, Мария…», пытаясь представить, как к Марии явился Гавриил и возвестил: «Дух Святый найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим». Испугалась ли Мария? Не пришло ли ей в голову, что это дело рук дьявола, что на самом деле ее оплодотворил своим семенем преобразившийся Люцифер? Усиливался ли ее страх по ночам, когда на землю опускалась тьма, боялась ли она снов и грез? Хотела ли она избавиться от ребенка? Страшилась ли она во время родов в Вифлееме, что ее чрево исторгнет чудовище? А может, она надеялась, что ребенок родится мертвым? Как вел себя новорожденный младенец? Не казалось ли ей, что Гавриил просто привиделся ей? Сердилась ли она на Иосифа за то, что он обвинял ее во лжи, ведь он наверняка считал себя обманутым мужем? Как могла она иметь мужа, остаться девственницей и при этом быть беременной? Надеялась ли она, что Гавриил явится ей вновь, и ждала ли она этой встречи? Наверняка обыденная жизнь померкла в ее глазах, после того как ангел возвестил ей, что среди всех женщин Господь избрал именно ее. А может быть, она страшилась, что ангел явится вновь, и желала лишь покоя и тягот повседневной жизни? Была ли в этом гордыня? Что росло в ее чреве — горе, безумие, чудо, вера, семя ангела, семя Господа или семя чудовищного демона? Роды прошли своим чередом, в них не было ничего из ряда вон выходящего. Потом явились волхвы с золотом, ладаном и смирной. Желала ли она этого? Надеялась ли извлечь для себя выгоду? Кем он оказался? Чудовищем? Серафимом? Херувимом? Демоном? Позднее мальчик затерялся в Иерусалиме, где стал удивлять раввинов. Гордилась ли она им или со страхом ждала, что пророчество сбудется? Он обращает воду в вино — может, он сын дьявола, а она — его супруга? Страшно. Кто он, человек, спящий рядом, плод чрева ее? А потом наш Спаситель был казнен на Голгофе. Но для нее это было просто ее дитя — разве есть на свете что-то страшнее и мучительнее этой боли?! «Жено! се, сын Твой!» — воскликнул Иисус. На голове его были настоящие тернии, а на руках — настоящие раны. Какая мать способна вынести, когда на ее глазах распинают сына?! Она видит, как он уронил голову. «Нет, нет, это всего лишь мой сын, произошло чудовищное недоразумение, он не заслужил эту мучительную смерть!» Пятая скорбная тайна — распятие Иисуса Христа. Энн еще раз прочла «Слава Отцу и Сыну…», еще десять «Радуйся, Мария…», затем «О мой Иисус, прости нам наши прегрешения, избавь нас от огня преисподнего и приведи на небо все души, особенно те, которые более всего нуждаются в Твоем милосердии». Она услышала, как Дева Мария сказала: «Смотри, дочь моя, я вновь явилась, как и обещала. Не бойся меня, я знаю все твои мысли».
Стоя в кругу света, точно на сверкающем диске, она приветливо простерла руки. Она была одета в белое, самый красивый цвет. Чистая и прекрасная, сияющая и бесплотная, с милосердным и в то же время загадочным выражением лица, она смотрела на этот мир, пребывая по ту сторону жизни, по правую руку от Бога.
— Радуйся, Мария, полная благодати, — прошептала Энн.
— Не бойся, но призови тех, кто верует в меня. Мой сын гневается. Скажи им об этом. Через меня они должны возродить служение Господу.
— Да, Пресвятая Дева.
— Пусть они несут Его слово другим. А я удержу руку своего сына, что под силу только матери.
— Да, Пресвятая Дева.
— Алчные должны стать щедрыми и бескорыстными, и тогда придет конец бедности.
— Да, милосердная Матерь Божия.
— Я вернусь еще раз, обещаю тебе, дочь моя. Помни, ты должна построить церковь. Тебе следует заручиться поддержкой своего священника.
— Позволь мне сказать, Пречистая Матерь. Всего секундочку. Прости меня. Я никто. Я всего лишь одна из твоей паствы. Но множество людей просили меня обратиться к тебе, помолиться за них, попросить, чтобы ты заступилась за них, Матерь Божия. Сидни Маллен, которая больна лейкемией. И другие. Их сотни. Помоги им в час нужды.
— Я знаю, о чем ты думаешь, дочь моя. Не бойся, я с тобой. Я твоя Мать. Копни землю. Делай то, что я говорю. Копни эту священную землю.
Энн послушно кивнула. Она отбросила в сторону клок мха и запустила руки в черный перегной, от которого пахло опавшей листвой и смертью. Крохотную ямку тут же заполнила вода, черная вода с запахом тлена. Скорее даже грязь, чем вода, что-то вроде болотной слякоти. Когда Энн подняла глаза, Матерь Божия уже исчезла. Рядом, опустившись на колени, стояла Кэролин.
— Этого следовало ожидать, — сказала Кэролин. — Ваш брат всегда находит святую воду.
У дорог были номера и не было названий. Было время, когда не было даже номеров. Однако прежде чем Управление лесной охраны присвоило им номера, в ходу у местных жителей была своя система обозначений. Для Тома шоссе FS171 было Южной развилкой, 171D к востоку от него называлось Мелкий Ручей, на юго-западе, там, где начиналось 1711, находилась Горная Переправа, к югу от 1711А — Делянки на Крутых Холмах, известные также как Лесосека на Холмах. Дорога была такой извилистой и длинной, что люди заезжали сюда нечасто. От Крутых Холмов к делянке номер два вела подъездная дорога без номера,
