— Ты здесь? — мрачно сказал он и сделал шаг к нему, но в эту секунду опять задрожал и, громко вскрикнув, упал.
— Аталарих! — вскричала Камилла и упала подле него.
Из среды слуг выскочил старый Корбулон.
— Помогите! — кричал он. — Помогите, король умирает!
— Воды! Скорее воды! — закричал Цетег и, быстро схватив пустой кубок, бросился с ним к бассейну, хорошенько выполоскал его, чтобы в нем не осталось ни капли вина, и затем принес его королю, который лежал теперь на руках Кассиодора, между тем как Корбулон поддерживал голову Камиллы.
Молча, в ужасе стояли кругом придворные.
— Что случилось? — раздался вдруг крик Рустицианы, которая только теперь вышла на берег и подбежала к дочери. — Дитя мое, что с тобою?
— Ничего, — спокойно ответил Цетег. — Только обморок. Но молодой король умер. Повторился припадок его прежней болезни.
КНИГА III. Амаласвинта
Глава I
Всю ночь просидела Амаласвинта молча у гроба сына. Он был поставлен в обширной подземной комнате, низкие своды которой поддерживались колоннами из черного мрамора. Дневной свет никогда не проникал сюда. Теперь она освещалась факелами. Здесь всегда подготавливались к погребению трупы членов царской семьи. Посреди комнаты стоял каменный саркофаг с телом молодого короля. На нем была темно-пурпурная мантия. В головах лежал его меч, щит и шлем. Старый Гильдебранд положил венок из дубовых ветвей на темные кудри. Бледное лицо умершего было прекрасно в своем торжественном спокойствии. В ногах его, в длинном траурном одеянии, сидела высокая фигура королевы регентши, склонив голову на левую руку, правая же бессильно спустилась вниз. Она не могла больше плакать.
Утром в комнату вошел беззвучными шагами Цетег. Торжественность обстановки повлияла даже на него: в нем заговорило сострадание. Но он быстро подавил его. Тихо приблизившись, прикоснулся он к спущенной руке королевы.
— Ободрись, королева, ты принадлежишь живым, а не мертвым.
Амаласвинта с испугом оглянулась:
— Ты здесь, Цетег? Зачем ты пришел?
— За королевой.
— О, здесь нет королевы, здесь только убитая горем мать, — с рыданием вскричала она.
— Нет, я не могу поверить этому, — спокойно возразил Цетег. — Государству грозит опасность, и Амаласвинта покажет, что и женщина может пожертвовать своим горем отечеству.
— Да, это надо сделать. Но взгляни, как он прекрасен, как молод! Как могло небо быть так жестоко?
«Теперь или никогда», — подумал Цетег и громко прибавил:
— Небо не жестоко, а строго справедливо.
— Что хочешь ты сказать? Что сделал мой благородный сын? В чем смеешь ты обвинять его?
— Я? Я — ни в чем. Нет. Но в Св. Писании сказано: «Чти отца и мать твою и долголетен будешь на земле». Вчера Аталарих восстал против своей матери, оказал ей неуважение, — и вот сегодня он лежит здесь. Я вижу в этом перст Божий.
Амаласвинта закрыла лицо руками. Она от всего сердца простила уже сыну его неповиновение ей. Но слова Цетега сильно подействовали на нее и пробудили в ней стремление к власти.
— Ты повелела, королева, прекратить мое дело и вызвала Витихиса назад. Витихису, конечно, следует быть здесь. Но я требую, чтобы мое дело расследовалось публично. Это мое право.
— Я никогда не верила твоей измене, — ответила королева. — Скажи мне только, что ты не слыхал ни о каком заговоре, и на этом все будет кончено.
Цетег немного помолчал, а затем спокойно сказал:
— Королева, я знаю о заговоре и пришел поговорить о нем. Я нарочно выбрал этот час и это место, чтобы сильнее запечатлеть в твоем сердце доверие ко мне. Слушай. Я был бы дурным римлянином, и ты сама презирала бы меня, королева, если бы я не любил более всего на свете свой народ, этот гордый народ, который и ты, иностранка, тоже любишь. Я знал, — тебе ведь это также известно, — что в сердцах этого народа пылает ненависть к вам, как к еретикам и варварам. Последние строгие меры твоего отца должны были еще более раздуть эту ненависть, — и я заподозрил существование заговора и действительно открыл его.
— И умолчал о нем?
— Да, умолчал. До нынешнего дня. Безумцы хотели призвать греков, изгнать при их помощи готов и затем признать власть Византии…
— Бесстыдные! — горячо возразила Амаласвинта.
— Глупцы! Они зашли уже так далеко, что оставалось только одно средство удержать их — стать во главе заговора, — и я так и сделал.
— Цетег!
— Да, ведь этим способом я получил возможность удержать этих, хотя и ослепленных, но все же благородных людей от гибели. Я убедил их, что план, если бы он даже и удался, привел бы только к замене кроткой власти готов тиранией Византии. Они поняли это, послушали меня, и теперь ни один византиец не ступит на эту землю, если только я или ты сама не позовешь их. И этих мечтателей тебе нечего бояться теперь, королева. Но существует другой, гораздо более опасный заговор, королева, заговор готов. Он грозит тебе, твоей свободе, власти Амалов. Вчера твой сын устранил тебя от власти. Но он был только орудием в руках твоих врагов. Ты знаешь ведь, что среди твоего народа есть много недовольных: одни считают свой род не ниже вас, Амалов, и неохотно подчиняются. Другие презирают владычество женщины.
— Я знаю все это, — с нетерпением прервала гордая женщина.
— Но ты не знаешь того, что теперь все эти отдельные партии соединились, — соединились против тебя и твоего правления, дружелюбного по отношению к римлянам. Они хотят низвергнуть тебя и подчинить своей воле, заставить удалить Кассиодора и меня, уничтожить наш сенат и все наши права, начать войну с Византией и наполнить эту страну насилиями, грабежом, притеснением римлян.
— Ты хочешь запугать меня! — недоверчиво возразила Амаласвинта: — все это пустые угрозы.
— А разве вчерашнее собрание было пустой угрозой? — возразил префект. — Разве, если бы само небо не вмешалось, — и он указал рукою на труп, — разве сегодня и я, и ты не были бы лишены власти? Была ли бы ты госпожою в твоем государстве, даже в твоем доме? Разве враги не усилились уже до такой степени, что этот язычник Гильдебранд, мужиковатый Витихис и мрачный Тейя выступили уже открыто против твоей власти, прикрываясь именем твоего сына? Разве они не возвратили ко двору этих трех бунтовщиков — герцогов Тулуна, Иббу и Питцу?
— Все это правда, совершенная правда! — со вздохом заметила королева.
— Знай, королева: если только эти люди захватят власть в свои руки, — тогда прощай наука, искусства, благородное воспитание! Прощай Италия, мать человечества! Погибайте в пламени, мудрые книги, разбивайтесь вдребезги, чудные статуи! Насилия и кровь затопят эту страну, и далекие потомки будут говорить: «Все это случилось в правление Амаласвинты, дочери Теодориха!»
— Никогда, никогда не будет этого. Но…
— Теперь ты видишь, что не можешь положиться на готов, если не захочешь допустить этих ужасов. Защитить себя от них можем только мы, римляне, к которым по духу принадлежишь и ты. Итак, когда эти варвары приступят к тебе со своими требованиями, позволь собраться вокруг тебя нам, тем самым людям,
