бросились к ногам императора.
— Мы позвали вас, — начал император, — чтобы выслушать ваш совет относительно Италии. Вам дано было три дня на рассмотрение переписки с королевой, с партией патриотов и с другими. Что же вы решили? Говори сначала ты, главный военачальник.
— Государь, — ответил высокий, — совет Велизария всегда один: долой варваров! С пятнадцатитысячным войском я уничтожил по твоему приказанию государство вандалов в Африке. Дай мне тридцать тысяч, — и я сделаю то же с готами.
— Хорошо, — ответил Юстиниан. — Твой совет мне нравится. Ну, а ты что скажешь? — обратился затем император к калеке.
— Император, — ответил тот резким голосом. — Я против этой войны в настоящее время, потому что, кто должен защищать свой дом, тому нечего думать о нападениях. С запада, со стороны готов, нам не грозит никакой опасности. А на востоке мы имеем врага — персов, которые могут уничтожить наше государство.
— С каких это пор мой великий соперник Нарзес начал бояться персов? — насмешливо спросил Велизарий.
— Нарзес никого не боится, — ответил тот, — ни парсов, которых он побеждал, ни Велизария, которого персы побеждали. Но я знаю восток. Опасность нам грозит оттуда. И потом, государь, постыдно для нас из года в год золотом покупать мир у персидского хана Хозроя.
Яркая краска залила щеки императора:
— Как можешь ты таким образом называть наши подарки? — вскричал он.
— Подарки! А если эти подарки запоздают на неделю, то Хозрой сожжет наши пограничные села и города. Нет, государь, нечего тебе без нужды трогать готов. Лучше сосредоточь все свои силы на востоке, укрепи границу и сбрось эту постыдную дань персам. А после этого, — что же, — тогда, если пожелаешь, можешь воевать и с готами.
— Не слушай его, государь! — вскричал Велизарий. — Дай мне войско в тридцать тысяч, и головой ручаюсь, что Италия будет твоей.
— А я ручаюсь своей головой, что Велизарий не завоюет Италии не только с тридцатью, но и с сотней тысяч человек, потому что Велизарий — герой, но не великий полководец. Он был бы лучшим полководцем, если бы не был таким героем. Все битвы, которые он проиграл, были проиграны только из-за его геройства.
— Ну, о тебе этого нельзя сказать, — заметил Велизарий.
— Конечно, нельзя, потому что я не проиграл еще ни одного сражения: я не герой, но я великий полководец. Вот почему, если кто завоюет Италию, то это буду я, имея восемьдесят тысяч войска.
В эту минуту явился слуга и объявил, что Александр, которого император посылал в Равенну, возвратился и просит его принять.
— Скорее веди его, — с радостью вскричал император.
Вошел красивый молодой человек.
— Что же, Александр, ты приехал один? — спросил его император.
— Да, один, — ответил тот.
— Однако, судя по твоему последнему письму… Ну, в каком же положении находится государство готов?
— В очень затруднительном. Я писал тебе, что Амаласвинта решила отделаться от трех своих врагов — Балтов. Если бы убийство их не удалось, то ей было бы опасно оставаться в Равенне, и она просила, чтобы я доставил ее сюда, в Византию.
— Ну и что же? Удалось убийство?
— Удалось: трех герцогов уже нет. Но в Равенне распространился слух, что самый опасный из этих герцогов, Тулун, — которого одно время Теодорих думал назначить своим наследником, обойдя внука, — не убит, а только ранен. Готы с угрозами толпой окружили дворец, а регентша бежала ко мне на корабль. Я тотчас велел сняться с якоря. Но недалеко успели мы отъехать: нас нагнал граф Витихис и потребовал, чтобы королева возвратилась в Равенну. Так как, с одной стороны, знатные готы, по-видимому, не верят ее вине, а с другой, если бы она не согласилась возвратиться добровольно, то Витихис заставил бы ее, — то она возвратилась. Но перед отъездом написала тебе письмо и велела передать тебе этот ящик с подарками. Вот он.
— Это после, — сказал император. — Сначала расскажи, каково положение дел в Италии?
— Самое благоприятное для тебя. Слух об убийстве герцогов, о восстании готов и бегстве королевы быстро распространился по всей стране. Дело дошло до столкновения между римлянами и готами. В Риме патриоты собрались в сенате и решили призвать тебя на помощь. Только гениальный глава заговорщиков катакомб не поверил слухам и с невероятным усилием удержал римлян. А через час стало известно, что Амаласвинта возвратилась, и страна успокоилась. Впрочем, черный Тейя, командующий войсками в Риме, поклялся, что если хоть один волос падет с головы какого либо гота, то он сравняет Рим с землей. Но я сообщу тебе еще лучшую новость: не только среди римлян нашел я горячих сторонников, но и среди готов, и даже среди членов королевского дома.
— Что ты хочешь сказать? — с радостью вскричал император.
— Да, в Тускии живет очень богатый князь Теодагад, двоюродный брат Амаласвинты.
— Последний в роде Амалунгов, так ведь?
— Да, последний. Он и еще более Готелинда — умная, но злая жена его, гордая дочь Балтов, смертельно ненавидят королеву и предлагают свои услуги — подчинить тебе Италию. Вот письмо от них. Но прочти прежде письмо Амаласвинты; оно, кажется мне, очень важно.
Император вскрыл печать и начал читать.
— Прекрасно! — вскричал он, окончив чтение. — С этим письмом я держу Италию и государство готов в своих руках!
И быстрыми шагами он начал ходить по комнате, забывая кланяться кресту.
— Прекрасно! Она просит дать ей телохранителей. Конечно, конечно — я дам. Но не две тысячи, а много, гораздо больше, чем ей это понравится, и ты, Велизарий, поведешь их туда.
— Теперь рассмотри ее подарки. Там есть и портрет ее.
В эту минуту портьера слегка отдернулась и в отверстие просунулась незамеченная никем голова женщины. Император между тем открыл дорогую шкатулку, выбросил из нее драгоценности и вынул небольшой портрет со дна ее. Взглянув на него, он невольно вскрикнул от восторга: — Что за прелестная женщина! Какая величественность! Сейчас видно королевскую дочь, рожденную повелительницу!
Тут портьера отдернулась, и женщина вошла. Это была императрица Феодора. Ей было лет около сорока. Щеки и губы ее были подкрашены, брови начернены, — вообще приняты были все меры, чтобы поддержать увядающую красоту. Но и без этого она была бы еще прекрасна.
— Чему так радуется мой повелитель? — спросила она льстивым голосом, подойдя к императору. — Не могу ли и я разделить эту радость?
Все присутствующие бросились перед нею на землю, как перед императором. Юстиниан же вздрогнул и хотел спрятать портрет. Но не успел: императрица уже внимательно всматривалась в него.
— Мы восхищались, — ответил он в замешательстве, — чудной рамкой портрета.
— Ну, в рамке нет решительно ничего хорошего, — ответила с улыбкой Феодора. — Но лицо недурно. Королева готов, вероятно?
Посланный наклонил голову.
— Да, недурна. Только слишком груба, строга, неженственна. Но стоит ли заниматься женским портретом! Юстиниан, что же, решился ты?
— Почти. Я хотел только еще посоветоваться с тобою, — ответил император. — Господа, уйдите. Я посоветуюсь с императрицей. Завтра вы узнаете мое решение.
Оставшись наедине с женою, Юстиниан взял ее руку и нежно поцеловал.
«О, — подумала Феодора, — уж эта нежность недаром: ему что-то нужно. Надо быть осторожнее». И громко спросила:
— Так что же ты думаешь делать?
