Иначе могут подумать, что она — наша пленница.
— Да кто же ожидает этого больше, чем я! — вскричал Арагад. — Но не могу же я принудить ее!
— Почему не можешь? Иди к ней сейчас и, как знаешь, добром или злом, но чтобы дело было кончено. Я пойду на стены распорядиться, и когда возвращусь, чтобы ответ был готов.
Гунтарис ушел, и Арагад с вздохом отправился искать Матасвинту.
В саду у ручья сидела, мечтательно глядя вперед, Матасвинта, а подле нее девочка-мавританка в одежде рабыни плела венок. Вот он сплетен наконец. Девочка вскочила, положила голову госпоже и с сияющим лицом взглянула, какое впечатление это произвело. Но Матасвинта даже не заметила, как цветы коснулись ее чела. Девочка рассердилась.
— Но госпожа, о чем же ты все думаешь?
— О нем, — ответила Матасвинта, подняв на нее глаза.
— Ну, это уж невыносимо: из-за какого-то невидимого человека ты забываешь не только обо мне, но и о себе самой. Чем все это кончится, скажи мне? Сколько дней уже сидим мы здесь, точно пленницы: шагу не можем сделать за ворота дома, — а ты спокойна и счастлива, точно так и быть должно. Чем же это кончится?
— Тем, что он придет и освободит нас, — уверенно ответила Матасвинта. — Слушай, Аспа, я все расскажу тебе. Никто, кроме меня, не знает этого. Но ты своею верной любовью заслужила награду, и мое доверие — лучшая награда, которую я могу предложить.
В черных глазах девочки показались слезы.
— Награда? — сказала она. — Дикие люди с желтыми волосами украли Аспу. Аспа стала рабой. Все бранили и били Аспу. Ты купила меня, как покупают цветы, и ты гладишь меня по волосам. И ты прекрасна, как богиня солнца, и говоришь еще о награде!
И девочка прижалась к госпоже.
— У тебя золотое сердце, Аспа, моя газель. Но слушай.
Мое детство было нерадостное, без ласки, без любви; а они были мне нужны. Моя мать хотела иметь сына, наследника престола, и обращалась со мной холодно, сурово. Когда родился Аталарих, суровость исчезла, но холодность осталась: вся любовь и заботы были посвящены наследнику короны. Только отец любил и часто ласкал меня. Но он рано умер, и после его смерти я ни от кого уже не видела ласки. Аталарих рос в одном конце замка, под присмотром других людей; мы мало бывали вместе. А мать свою я видела почти только, когда надо было наказать меня. Я ее очень любила. Я видела, как мои няньки ласкали и целовали своих детей. И мое сердце так требовало ласки!.. Так росла я, как цветок без солнечного света. Любимым местом моим была могила моего отца: я у мертвых искала той любви, который не находила у живых. И чем старше становилась я, тем сильнее была эта тоска, и как только мне удавалось убежать от своих нянек, я бежала к могиле и там плакала, плакала. На мать презирала всякое выражение чувств, и при ней я сдерживалась. Шли года. Из ребенка я становилась девушкой и часто замечала, что глаза мужчин останавливаются на мне. Но я думала, что это из сострадания, и мне было тяжело. И я чаще стала уходить на могилу отца. Об этом сказали матери. Она рассердилась и запретила ходить туда без нее. Но я не послушалась. Однажды она застала меня там и ударила. А я уже была не ребенок. Она повела меня назад во дворец, крепко бранила и грозила навсегда прогнать, а когда уходила, то с гневом спрашивала: за что небо наказало ее такою дочерью? Это было уже слишком для меня. Невыразимо страдая, я решила уйти от этой матери, которая смотрит на меня, как на наказание. Я решила идти куда-нибудь, где бы меня никто не знал. Когда наступил вечер, я побежала к могиле отца, простилась с нею, а когда показались звезды, осторожно прокралась мимо сторожа за ворота, очутилась на улице и пустилась бежать вперед. Навстречу мне попался какой-то воин. Я хотела пробежать мимо, но он пристально взглянул на меня и слегка положил руку мне на плечо. «Куда, это, княжна Матасвинта, куда бежишь так поздно?» Я задрожала, из глаз брызнули слезы, и я ответила: «С отчаяния». Он взял меня за руки и посмотрел на меня так приветливо, кротко, заботливо. Потом вытер слезы с глаз моих и таким добрым, ласковым голосом спросил: «Почему же? Что с тобою?» При звуке его голоса мне стало так грустно и вместе хорошо, а когда я взглянула в его кроткие глаза, то не могла больше владеть собою. «Я бегу потому, — сказала я, — что моя мать ненавидит меня, потому что во всем мире никто не любит меня». — «Дитя, дитя, — возразил он, — ты больна и заблуждаешься. Пойдем назад. Погоди немного: ты будешь королевой любви». Я его не поняла, но бесконечно полюбила за эти слова, за эту доброту. Вопросительно, с удивлением смотрела я на него, дрожа всем телом. Его это тронуло, а может быть, он подумал, что я озябла. Он снял с себя плащ, набросил его мне на плечи и медленно повел меня домой. Никем незамеченные, как мне казалось, мы дошли до дворца. Он открыл дверь, осторожно втолкнул меня и пожал руку. «Иди и будь спокойна, — сказал он, — твое время придет, не бойся. И в любви не будет недостатка». Он ушел, а я осталась возле полуоткрытой двери, потому что сердце так сильно билось, что не могла идти. И вот я услышала, как грубый голос спросил: «Кого это ты привел во дворец, мой друг?» Он же ответил: «Это Матасвинта. Она заблудилась в городе и боится, что мать рассердится. Не выдавайте ее, Гильдебранд». — «Матасвинта!» — сказал другой. — Она с каждым днем хорошеет. А мой защитник ответил…
— Ну, что же он ответил? — нетерпеливо спросила Аспа.
Матасвинта прижала голову Аспы к своей груди и прошептала:
— Он ответил: «Она будет самой красивой женщиной на земле».
— И он сказал совершенную правду! — вскричала Аспа. — Ну, что же дальше?
— Я пошла в свою комнату, легла и плакала, плакала. В эту ночь для меня открылась новая жизнь. Я знала теперь, что я красива, и была счастлива, потому что хотела быть прекрасной ради него. Я знала, что можно любить и меня, — и я стала заботиться о своей красоте. Я стала гораздо добрее, мягче. И моя мать, и все окружающие меня, видя, как я стала кротка и приветлива, стали лучше относиться ко мне. И всем этим я была обязана ему! Он спас меня от бегства, позора и нищеты, и открыл целый мир любви. С тех пор я живу только для него.
— Ну, а потом, когда ты с ним виделась, что он говорил?
— Я никогда больше не говорила с ним. А видела его только раз: в день смерти деда, Теодориха, он начальствовал над дворецкой стражей, и Аталарих сказал мне его имя. Сама я никогда не осмеливалась расспрашивать о нем: я боялась выдать свою тайну.
— И ты ничего больше не знаешь о нем, о его прошлом? О прошлом ничего не знаю, зато о его, о нашем будущем — знаю.
— О его будущем? — засмеялась Аспа.
— Не смейся. Когда Теодорих был еще мальчиком, одна женщина, Радруна, предсказала ему его судьбу. И все предсказанное сбылось до последнего слова. В награду за предсказание она потребовала, чтобы Теодорих доставлял ей разные коренья с берегов Нила. Каждый год она являлась за ними в Равенну, и все знали, что Теодорих каждый раз заставлял ее предсказывать, что будет в этом году. После Теодориха ее звала к себе мать, и Теодагад, и Готелинда — все, и никогда не было случая, чтобы она предсказала неверно. И вот после той ночи я решила предсказать и мою судьбу. И когда она пришла, я зазвала ее к себе, и она осмотрела мою руку и сказала: «Тот, кого ты любишь, доставит тебе высшее счастье и блеск, но причинит и величайшее горе в жизни. Он женился на тебе, но не будет твоим мужем».
— Ну, это мало утешительно, насколько я понимаю, — заметила Аспа.
— Ведь эти ворожеи всегда говорят темно и на всякий случай прибавляют какую-нибудь угрозу. Но я принимаю только хорошее, а о дурном не думаю.
— Удивляюсь тебе, госпожа. И ты на основании слов старухи отказала стольким королям и князьям вандалов, вестготов, франков, бургундов и даже благородному Герману, наследному принцу Византии?
— Да, но не только из предсказания: в сердце у меня живет птичка, которая каждый день поет мне: «Он будет твой».
Тут раздались быстрые шаги, и вскоре показался Ара-гад:
— Я пришел, королева… — начал он, покраснев.
— Надеюсь, граф Арагад, что ты пришел положить конец этой игре. Твой нахальный брат чуть не силой захватил меня, когда я была поглощена горем о смерти матери. Он называет меня то королевой, то пленницей и вот уже сколько недель не выпускает отсюда. А ты все преследуешь меня своим сватовством. Я отказала тебе, когда была свободна. Неужели ты думаешь, глупец, что теперь ты принудишь меня, пленную? Меня, дочь Амалунгов? Ты клянешься, что любишь меня. Так докажи, уважай мою волю, освободи
