Народ был измотан воздушными налетами. Неприятельская авиация отказалась от массовых бомбежек. Она налетала в 1939 году небольшими группами — по 10–12 бомбардировщиков, но зато по 3–4 раза в день. Работать в таких условиях было почти невозможно.
Усталость и безразличие все больше овладевали населением.
Националистическое командование, благодаря «пятой колонне», было хорошо осведомлено о сквернейшем положении республиканцев. Начальник разведки националистов — полковник Унгрия шаг за шагом на протяжении многих месяцев через третьих лиц устанавливал контакты с республиканским командованием, особенно со штабными офицерами Армии Центра и с окружением Миахи (полковники Гарихо, Касадо, Муэдра, генерал Матальяна). Им в общей форме давались гарантии безопасности. Посредниками чаще всего были работники британского посольства и консульств.
В середине февраля 1939 года Чиано с удовольствием записал в дневнике:
Гамбара и Чиано, по отзывам многих историков, не отличались особыми талантами, однако данный прогноз оправдался…
После разгрома в Каталонии очень многие республиканцы отказались вернуться в Центральную Испанию. Так поступили Агирре, Асанья, Компанис, Мартинес Баррио, Ларго Кабальеро, многие вожди анархистов, часть коммунистов и социалистов и немалая часть кадровых военных, в том числе генералы Посас, Рохо, Сарабия, Улибарри, Хурадо, Энкомиенда. Большинство депутатов республиканских кортесов не стали возвращаться из Франции. Там же, только в концлагерях, остались и 63 000 самых стойких и решительных солдат, часть которых, напротив, сохраняла желание вернуться на родину.
Каталонию верно называли «жизненным нервом Республики». Как любой живой организм Испанская Республика не могла существовать без него. Началась агония.
11 февраля, когда гремели последние выстрелы в Пиренеях, в Аликанте на французском пассажирском самолете вылетели Негрин с министрами и частью республиканских командиров, в том числе Листером, Модесто и Сиснеросом. 19 февраля правительство опубликовало декларацию о продолжении «антифашистской войны», напомнив народу о героической обороне Мадрида. Но вряд ли оно могло выглядеть убедительно, вернувшись на родину после трех проигранных битв, без главы государства, без надежных войск, без чиновников, без золота и без вооружения.
Проигравших, как известно, никто не уважает. Зарубежная печать писала, что генерал Миаха и полковник Касадо встретили министров Негрина очень непочтительно — словами: «Зачем вы приехали? Ведь война проиграна». Такой прием не предвещал ничего хорошего.
Совет министров не поехал ни в Мадрид, ни в другой крупный город. Негрин не объявил временной столицы, а обосновался на вилле в городке Эльде в окрестностях Аликанте. Переутомленный, он тем не менее часто выезжал в отдаленные районы Республики. В Мадриде Негрин за полмесяца пробыл наездами всего несколько дней, между тем с середины февраля по городу уже циркулировали слухи, что руководители Армии Центра, расположенной вокруг Мадрида, намереваются сдать его противнику.
Многие потом писали, что премьер-министр уже ни во что более не верил и ни на что не надеялся и лишь по инерции говорил о необходимости и возможности сопротивления. Когда «последний оптимист Республики» Альварес дель Вайо сообщил ему, что Уинстон Черчилль переменил отношение к республиканцам и сменил гнев на милость, когда-то бодрый и жизнелюбивый Негрин скорбно ответил: «Слишком поздно».
Скорее всего, Хуан Негрин искал повод для вынужденного ухода, поскольку добровольной отставки не допустили бы коммунисты. Из их опубликованных уже в наши дни тайных партийных отчетов видно, что в Эльде постоянно находились два-три члена ЦК компартии с охраной, неотступно наблюдавшие за главой правительства, их в свою очередь «курировал» фактический глава испанской компартии — уполномоченный Коминтерна — Тольятти со своей охраной.
Впрочем, многие коммунисты уже видели, что война проиграна, и готовились к бегству. Лидер партии Хосе Диас уже в 1938 году выехал во Францию, откуда был отозван в СССР — «на лечение». С января 1939 года на небольшом аэродроме в окрестностях Аликанте, находившемся в распоряжении исключительно компартии, «на всякий случай» дежурили три пассажирских самолета с полными бензобаками и со сменными экипажами, постоянно готовыми к взлету. Однако Негрина коммунисты не отпускали.
«Случай» явился раньше, чем предполагали многие свидетели испанской драмы. 27 февраля правительства Англии и Франции официально признали Франко и разорвали дипломатические отношения с Республикой. Их примеру очень скоро последовали многие мелкие государства. Не сделали этого только СССР, США, Мексика и Швеция, хотя госдепартамент в тот же день официально сообщил, что «изучает вопрос о признании генерала Франко». Советские газеты осудили «буржуазную политику капитуляции перед диктаторами».
Днем позже вышел в отставку с президентского поста Асанья, уже месяц находившийся за пределами Испании — в Швейцарии. Крупнейшие газеты Запада комментировали: «Отсутствие г. Асаньи делает правительство Негрина противозаконным и антиконституционным… Есть надежда, что это обстоятельство положит конец испанской гражданской войне».
В такой обстановке Негрин 1 марта провел в Альбасете совещание высшего командования. Коммунистов на нем не было. Генералы Менендес из Армии Леванта и Эскобар (Эстремадурская армия) с оговорками поддержали продолжение войны. Но три командующих сухопутными войсками и руководитель флота адмирал Буиса решительно поставили вопрос о прекращении борьбы. Адмирал открыто пригрозил, что, если «почетного мира» в кратчайшее время не будет, флот уйдет за границу.
Остатки кортесов в Париже тем временем поступили по положениям конституции — они попросили Мартинеса Баррио стать временным президентом республики. 2 марта тот согласился, но поставил условие: совет министров должен поспешить с заключением «достойного мира». От Негрина, следовательно, требовали возобновить усилия там, где он терпел одни поражения — в примирении испанцев. Между тем Невиль Чемберлен уже заявил в британской палате общин, что правительство Негрина он рассматривает как незаконное.
Хуан Негрин пошел тогда на меру, которую всегда упоминают историки: 2 марта он подписал серию приказов по армии. При их анализе исследователи и публицисты обычно обращают внимание только на то, что карьерист и интриган Касадо получил новое повышение — чин генерала и пост начальника генштаба. Но повышение получил не только он, целая группа командиров-коммунистов, находившихся без дела после ухода из Каталонии, получила важные назначения. Листер был произведен в полковники и стал командующим Андалузской армией, Галан назначен военным комендантом Картахены, Тагуэнья — военным комендантом Мурсии, Этельвино Вега — Аликанте. Коммунисты позже писали в закрытых материалах: «В Леванте Негрин дал нам самое важное». Модесто и Кордон стали генералами. Впервые в Западной Европе коммунисты достигли генеральских постов. Но и это еще не все.
Подозрительные в глазах коммунистов и советских офицеров полковники Муэдра и Гарихо переводились с понижением из штаба Армии Центра в распоряжение Миахи. Миаха же лишался поста верховного главнокомандующего Центра и Юга — им стал сам Негрин. Касадо лишался поста командующего Армией Центра (где ему подчинялось 200 000 солдат) и назначался начальником генерального штаба (где ему не подчинялось ни одной роты).
Передача под прямой военно-административный контроль коммунистов всей восточной части Республики — огромного треугольника Валенсия — Картахена — Альбасете могла иметь цель нанести решающий удар «пятой колонне», которая в начале 1939 года именно в Леванте уже постепенно выходила из подполья.
(Впрочем, с таким же успехом это могло означать другое — передачу в руки коммунистов гаваней и приморских коммуникаций, через которые могла и должна была проходить эвакуация за границу…)
Наконец, по настоянию коммунистов Негрин 1 или 2 марта приказал, во-первых, провести многочисленные аресты членов «пятой колонны» (за сутки было арестовано до 200 человек) и, во-вторых, создать 60-тысячные военизированные формирования. Их назвали Армией маневра, но создавались они не для фронтовых сражений, а «для противодействия попыткам государственного переворота» и должны были подчиняться герою Эбро Хуану Модесто. Как видно, Негрин и коммунисты более не доверяли службам безопасности. Коммунисты позже утверждали, что уже подозревали Буису, Касадо и Миаху в намерении
