большее чудо, чем родиться и умереть.
— О, прошу тебя, — взмолился Роже.
— Даже если он и не наделен бессмертием, он считает, что наделен им.
— Классическая мания величия, — сказал Роже. — Это ничуть не интереснее, чем человек, возомнивший себя Карлом Великим.
— А кто сказал тебе, что человек, возомнивший себя Карлом Великим, неинтересен? — задала вопрос Регина и, внезапно разозлившись, воскликнула: — А вы оба, вы что, считаете, что вы интересны?!
— Это грубо, — обиженно заметила Анни.
— И вы хотели, чтобы я уподобилась вам, — сказала Регина. — Неужто я создана похожей на вас?
Она вскочила, прошла в спальню и захлопнула за собой дверь. Я похожа на них! — яростно твердила она. Мелкие люди. Мелкие жизни. Почему я не осталась там, на той кровати, почему испугалась? Неужто я так малодушна? Он идет по улице, совсем незаметный в своем сером габардиновом плаще, и шляпе и думает: я бессмертен. Мир принадлежит ему, время тоже, а я — так, мошка. Кончиками пальцев она провела по нарциссам, стоявшим на столе. Если бы я тоже верила в то, что бессмертна. Бессмертны запах нарциссов и лихорадка, что горячит мне губы. Я бессмертна. Она растерла в ладонях цветочные лепестки. Бесполезно. Смерть крылась в ней, она знала это и с готовностью принимала. Красота будет при ней еще лет десять, она сыграет Федру и Клеопатру, оставит в сердцах смертных людей бледное воспоминание, что понемногу осядет пылью, — все это могло бы удовлетворить ее скромные амбиции. Она вынула шпильки, скреплявшие прическу, и тяжелые локоны упали на плечи. Когда-нибудь я постарею, когда-нибудь я умру, когда-нибудь меня забудут. И пока я думаю об этом, есть человек, который думает: я пребуду здесь всегда.
— Это триумф! — объявил Дюлак.
— Мне нравится, что у вашей Розалинды под мужской одеждой таится столько кокетства и андрогинная грация, — сказал Френо.
— Не стоит больше говорить о Розалинде, — ответила Регина, — она мертва.
Занавес опущен. Розалинда мертва. Она умирала каждый вечер, и наступит день, когда она больше не возродится. Взяв бокал, Регина выпила шампанское до дна; рука ее дрожала; стоило ей сойти со сцены, ее начинало трясти.
— Хочется как-то развлечься, — жалобно сказала она.
— Потанцуем вдвоем? — предложила Анни.
— Нет, я хочу танцевать с Сильвией.
Сильвия, окинув взглядом приличную публику, сидевшую за столиками, спросила:
— Вы не боитесь, что мы привлечем к себе внимание?
— Разве лицедей может остаться незамеченным? — бросила Регина.
Она обняла Сильвию: та не слишком уверенно держалась на ногах, но танцевать она могла даже тогда, когда валилась от усталости; оркестр играл румбу; Регина принялась танцевать в негритянской манере и корчить непристойные гримасы. Смущенная Сильвия топталась напротив Регины, не зная, куда деть руки и ноги, и лишь вежливо и покорно улыбалась. Посетители также улыбались. В этот вечер Регина могла выделывать все, что угодно, аплодисменты были обеспечены. Вдруг она резко остановилась.
— Ты никогда не умела танцевать, — сказала она Сильвии. — Ты слишком благоразумна. — Она опустилась в кресло и обратилась к Роже: — Дай мне сигару!
— У тебя сердце заболит, — ответил он.
— Ну и что! Меня стошнит, все развлечение.
Роже протянул ей сигару, она тщательно раскурила ее и затянулась; во рту появился горьковатый привкус: по крайней мере, это было нечто настоящее, плотное, осязаемое. Все прочее казалось далеким: музыка, голоса, смех, знакомые и незнакомые лица, чьи отражения бесконечно множились и разлетались в зеркалах кабаре.
— Должно быть, вы чувствуете опустошенность, — сказал Мерлэн.
— Мне все время хочется пить.
Она выпила еще бокал шампанского. Пить, еще и еще. И несмотря на это, ее сердце стыло. Только что она пылала: зрители повскакивали с мест, кричали, аплодировали. Теперь они улеглись спать или же болтают, и ей стало холодно. А он, он что, тоже спит? Он не аплодировал, сидел и смотрел на нее. Он смотрел на меня из глубин вечности, и Розалинда сделалась бессмертной. Если бы я верила в это! — пронеслось у нее в голове. Если бы я могла в это поверить! Она икнула, язык сделался ватным.
— Почему никто не поет? Если людям весело, они поют. Вам ведь весело, так?
— Мы рады вашему успеху, — произнес Санье с задушевным и многозначительным видом.
— Тогда спойте.
Санье улыбнулся и вполголоса затянул американскую песенку.
— Громче! — потребовала она.
Он не стал повышать голос. Она прикрыла рукой его рот и гневно приказала:
— Замолчи! Петь буду я!
— Не устраивай скандала, — прошептал Роже.
— Какой же это скандал, если я спою?
И она аффектированно начала:
Голос не повиновался ей; она откашлялась и начала снова:
Она икнула и почувствовала, что кровь отхлынула от лица.
— Простите, — светским тоном пробормотала она. — Пойду в туалет, может, вырвет…
Слегка пошатываясь, Регина проследовала через зал. На нее смотрели все: друзья и совсем незнакомые люди, посетители, официанты, метрдотель, но она прошла сквозь эти взгляды, будто привидение сквозь стену. В зеркале над раковиной она обнаружила собственное отражение: бледное лицо, напряженные ноздри, комочки пудры на щеках.
— Вот и все, что осталось от Розалинды.
Она склонилась над чашей унитаза, и ее вырвало. Что теперь? — подумала она.
Она спустила воду, промокнула рот и уселась на край унитаза. Пол, вымощенный плиткой, голые стены, — будто это операционная, или монашеская келья, или палата в доме умалишенных. Ей не хотелось возвращаться в зал; те, кто остался там, ничем не могли ей помочь, не смогли даже развлечь сегодня вечером; она скорее останется здесь на всю ночь, на всю жизнь, замурованная в белых стенах, в одиночестве, погребенная, забытая. Она поднялась. Ни на миг она не могла забыть о нем, о том, кто не аплодировал, а лишь пожирал ее взглядом, не имевшим возраста. Это мой шанс, мой единственный шанс.
Взяв в гардеробе пальто, она уже на выходе крикнула им:
— Пойду проветрюсь!
Выйдя из ресторана, она остановила такси:
— Отель «Гавана», улица Сент-Андре-дез-Ар.
Она прикрыла глаза, несколько секунд ей удавалось сохранять внутреннее безмолвие, потом мелькнула усталая мысль: это дурацкая выдумка, я в нее не верю. Она заколебалась. Можно было постучать
