Куртомер рассчитал верно. Жюльен опустил голову, а племянник маркизы де Вервен прибавил:
— Очевидно, вы стали жертвой ошибки, и завтра все разъяснится. Я предупрежу вашего отца и даже увижусь с Мотапаном, который так дерзко обвиняет благородного человека. Я заставлю его забрать жалобу.
— Этого недостаточно для искупления его вины! Он дорого поплатится за эту подлость!
— С ним вы разделаетесь после. А теперь едем, здесь не место для подобных разговоров.
— У вас есть экипаж? — обратился Жюльен к комиссару.
— Да, и я нарочно оставил его в десяти шагах от входа. Мы сядем так, что этого никто не заметит. Два моих агента стоят на бульваре.
— Вы ошибаетесь. Они сейчас разговаривали с консьержем. И вы думаете избежать огласки! — с иронией сказал Жюльен.
— Я запретил им показываться и накажу их, если они позволили себе…
— Мы теряем время, — воскликнул Куртомер. — Едем!
— Извините, — сказал комиссар, — вы не можете поехать с вашим другом. Закон не позволяет!
— Но вы не обязаны применять его во всей строгости. Позвольте сказать, что я… Жак де Куртомер, отставной флотский лейтенант.
— Вы родственник следователя Куртомера?
— Я его брат и ручаюсь, что он оценит все, что вы сделаете для меня и виконта де ля Кальпренеда, сына друга нашей семьи.
Эта патетическая речь произвела впечатление на комиссара.
— Я не могу оставить вас наедине с виконтом, — ответил тот после непродолжительного молчания, — но могу под свою личную ответственность позволить вам сесть в фиакр.
— Больше я ни о чем вас и не прошу, — сказал Куртомер.
Первым из приемной вышел Кальпренед, за ним — комиссар, как требовал закон, а потом Куртомер. Агентов у дверей не было, консьерж ушел в свою комнату, и это доказывало, что он ничего не подозревает.
На бульваре ждали полицейские и четырехместный фиакр. Комиссар был так внимателен, что избавил молодых людей от их общества: одного из своих людей он посадил рядом с кучером, а другого отпустил. Жюльен сел первым, комиссар занял место рядом с ним, а Куртомер — напротив. Они уехали, никем не замеченные.
Минут десять все молчали: комиссар — из деликатности, а Куртомер собирался под видом участия кое о чем расспросить Жюльена. Тот сидел мрачный и сосредоточенный.
— Надо признать, что у нас слишком строгие законы, — сказал, наконец, Куртомер. — Интересно, почему вас приказали арестовать немедленно? Вы могли бы поговорить с Мотапаном и, возможно, все уладить.
— Именно этого он и не хотел, — с горечью сказал Жюльен. — Сегодня утром я видел его в кофейне «Лира». Он мог бы сказать мне о краже, но не сделал этого.
— Дутрлез говорил, что вы с ним завтракали, когда в кофейню вошел Мотапан. Альбер и поможет обличить вашего домовладельца.
— Альбер Дутрлез! — гневно воскликнул Жюльен. — Да он сговорился с этим человеком, чтобы погубить меня!
— Что вы, друг мой! — возразил Жак. — Дутрлез вас любит!
— А между тем клевещет на меня! Он один мог сообщить Мотапану сведения, на основании которых меня можно обвинить.
— Вы забываете, что Дутрлез пригласил вас, чтобы дать взаймы денег, в которых вы так нуждались…
При этих словах комиссар навострил уши.
— Разве он может питать к вам неприязнь? — продолжал Жак.
— Не знаю. Возможно, из-за того, что я не поощрил его притязаний.
— Притязаний? Вы меня удивляете!
— Он решил взять под свою защиту одну особу, которую я должен оберегать. Дутрлез не имел никакого права придираться к глупым словам Бульруа. Я дал ему это почувствовать.
— Я никогда не поверю, что Дутрлез сговорился с вашим врагом. Что он мог сказать о вас Мотапану?
— Господа, — вмешался комиссар, — должен вас предупредить, что буду обязан повторить следователю все, что говорил в моем присутствии обвиняемый.
— Милостивый государь, — сказал Кальпренед, — мне нечего скрывать.
«Прекрасно, — подумал Жак, — он не боится быть откровенным, стало быть, он не виновен».
— Будьте осторожны, — продолжал комиссар, — должностные лица недоверчивы.
— Я говорю и всегда буду говорить только правду, — возразил брат Арлетт.
«Будь он виновен, он не был бы так тверд», — опять сказал себе Куртомер, несколько успокоившись.
— Я заявляю, — продолжал Жюльен, — что во всем виноват Дутрлез. Сегодня утром он показывал мне опал, который, по его словам, вырвал у человека, встретившегося ему ночью на лестнице нашего дома… Он уверял, что этот человек вошел в нашу квартиру.
— Он говорил при Мотапане? — спросил Жак, удивившись.
— Нет, Мотапан явился позже. Я тотчас ушел, но опал лежал на столе. Мотапан должен был его увидеть. Он, наверно, узнал опал и спросил Дутрлеза, а этот щеголь повторил свой рассказ.
— Ничего не понимаю! Я целый час гулял с Дутрлезом на Елисейских Полях, но он ни слова не сказал мне об этом! Я увижусь с ним сегодня и попрошу объяснений. Но мне кажется странным, что Мотапан позволил себе обвинить вас. Он решил, что человек, вошедший в вашу квартиру…
— Он решил, что это был я. Но вы еще больше удивитесь, когда узнаете, что ваш друг Дутрлез разделяет это мнение. Это он надоумил Мотапана!
— Но это же нелепо. У вора, вероятно, были ключи от всех дверей в доме. Он вошел в вашу квартиру так же, как вошел к Мотапану.
— И он входил к нам не впервые. У меня есть доказательства, что он уже несколько раз был у нас. Но ничего не украл.
— Об этом надо сообщить следователю, мой друг. Не забудьте также сказать ему, что вы сегодня выиграли… Сколько? Кажется, восемнадцать тысяч франков?
— Вы правы, — произнес комиссар, не пропускавший ни слова, — следует объяснить, откуда у вас такая большая сумма. Вас попросят доказать, что эти деньги получены не от продажи или заклада ожерелья, украденного у Мотапана.
— Напротив, это следователь должен будет доказать мне, что я продал или заложил опалы.
— Милостивый государь, — продолжал комиссар, качая головой, — я советую вам прежде всего назвать заведение, где вы выиграли деньги.
— Это подпольный дом, — ответил Жюльен, — я не желаю доносить на людей, которые его содержат.
— Как? — воскликнул Куртомер. — Вы компрометируете себя, чтобы не компрометировать подпольного крупье! Позвольте вам сказать, что это безумие.
— Я решу, как поступить, когда меня будет допрашивать следователь, — сухо ответил брат Арлетт.
Жак был раздосадован и решил молчать. «Милая тетушка огорчится, — думал он. — Отец его умрет с горя… Сестра… Одному богу известно, что с ней будет! Бедный Дутрлез сходит с ума по этой девушке… Правда, теперь граф скорее отдаст дочь за него — после подобной катастрофы ее будет трудно выдать замуж».
— Милый Жюльен, — сказал он, — что я могу для вас сделать? Прежде всего, конечно, сообщить обо всем вашему отцу?
— Как хотите, — ответил Жюльен, — это могут сделать и другие.
— Графу лучше узнать о случившемся от меня. Он должен быть у моей тетки. А она может оказаться
