бывший семинарист, рассказал о том, что война помогла ему обрести свободу. Родители настаивали, чтобы он стал священником; особенно горячо в глубине души желала этого мать. Иметь сына-священника, расшивать ему облачение, собирать жертвенные хлебы, с важностью на лице слушать, как сын читает проповедь! Всегда держать при себе его, чьей единственной заботой в доме была бы престарелая мать; что ни говори, сын-священник – крепкая опора в старости. К тому же он всегда был бы добрым дядюшкой, сумел бы сказать доброе слово своим племянникам. Ну что это за семья, в которой нет служителя Божия, который может придать ей блеск и важность? Безбрачие – воплощение материнской набожности. Молодой человек, имея совсем другие наклонности, всячески противился, но в конечном счете уступил родительской воле; куда ему было деваться? Но стоило ему оказаться на приволье походной жизни, мужское начало проявилось в нем отчетливо и ярко.
– Ну давай, расскажи, Дьегочу, – подбадривали его товарищи, – пришла вчера твоя?
И Дьегочу, с довольным видом потирая руки, принимался описывать свои похождения с какой-нибудь городской барышней или служанкой, как правило от начала до конца выдуманные. Солдат на войне – птица перелетная; и женщинам по душе смельчаки, которые, забывая о своих победах, не трезвонят о них по всем углам, щадя жертву.
– Да, много парней с этой чертовой войны не вернется, – назидательно закончил Дьегочу. – Так что смотри не зевай. Вот, скажем, Доминго; чуть не завтра свадьбу должны были сыграть, а он возьми да и подайся в горы, думал, это дело – раз плюнуть… А невеста-то ждет…
– Эва! Вот погоди, взгреем мы их хорошенько, тогда хоть и в семейную петлю лезь. А пока знай одно – бей черных…
– А потом – белых делай. Ну а ты что сидишь, как сонная муха, – обернулся Дьегочу к одному из парней, сидевших на отшибе, – давай, не красней, будто мы не знаем, расскажи-ка лучше, как вы с той красоткой вместе молотить ходили!..
– Отстань ты от пария, – вмешался Игнасио.
Но забавнее всего было, когда в Эстелью, повидать сына, пришел отец Дьегочу, ветеран Семилетней войны, и, сравнивая старческие впечатления от нынешней войны с яркой, живой памятью юных лет, восклицал:
– Вот тогда была война так уж война! Вот тогда были добровольцы! А вы? Пустобрехи! Вот уж точно: гражданская война – для гражданских.
Он рассказывал им о сражении при Ориаменди, о ночном бое на Лучанском мосту, о походе на Мадрид, и истории его напоминали Игнасио, как в детстве долгими зимними вечерами он, затаив дыхание, слушал рассказы отца.
Больше всего ему запомнилось, как однажды вечером они с Хуаном Хосе слушали рассказ Гамбелу о походе во время Семилетней войны карлистского генерала Гомеса. Тогда они и названий-то таких не знали: Сантьяго, Леон, Альбасете, Кордова, Кассрес, Альхесирас; но зато как ясно видели они этого человека, который почти один, с горсткой смельчаков, теряя и вновь находя их в пути, то совершая вынужденные длительные переходы, то подолгу стоя на месте, везя за собой громоздкий обоз, пересекая выжженные безводные равнины и запутанные ущелья, отбиваясь от двух или трех армий, гнавшихся за ним по пятам, то одерживая победы, то терпя поражения, прошел половину Испании и через полгода вновь вернулся туда, откуда начал свой путь. Выслушав рассказ Гамбелу, они, тогда еще мальчишки, в первое же воскресенье бросились рыскать, по окрестным горам в надежде найти деревенских парней, чтобы вступить с ними в бой. Многим ли отличалась нынешняя война от той детской вылазки в горы, кроме того, что они успели повзрослеть?
Оказавшись в среде, которая его сейчас окружала, Игнасио чувствовал, что прежние мысли покинули его, что шумная, будоражившая его мозг борьба идей закончилась с началом войны, и ему часто припоминался Пачико, который, сидя в трактире, невозмутимо ошарашивал приятелей своими скептическими парадоксами.
Республиканский петух, раздув зоб и топорща перья, воинственно кружил вокруг королевского войска.
Четвертого ноября, пока Эстелья праздновала день рождения дона Карлоса и прибытие в ставку его брата, батальон выступил из города и под мелким дождем, незаметно превратившимся в ливень, по узким и крутым горным тропинкам направился к сумрачному перевалу Монтехурры, откуда должен был прикрывать город, выставив аванпосты в ущелье Вильямайор между Монтехуррой и Монхардином.
Пейзажи древней Наварры, которой придает силу и крепость дыхание Пиренеев, чрезвычайно разнообразны. К северу и востоку тянутся высокие пересекающиеся горные кряжи, поросшие густыми лесами, – гнездо снежных лавин и бурь, – и надежно отделяющие ее от Франции, горы, над которыми в последний раз разнесся воинственный звук Роландова рога и лай альтабискарских псов, горы, которые, как мощные стены, надежно укрывают смеющуюся зелень долин и чьи плавные отроги нисходят к мирным и ласковым берегам Эбро. Вблизи Эстельи высится сумрачный хребет Монтехурры, а между ним и крутыми склонами Монхардина пролегает ущелье, ведущее к долине Соланы, где проходит дорога из Аркоса и Эстельи; с одной стороны дороги – ущелье Вильямайор, склоны Монхардина и стоящая прямо при дороге деревушка Урбьола, с другой – расположенные в отрогах Монтехурры Лукин, Барбарин и Арронис.
Хорошо изучивший местность неприятель двигался по дороге, с тем чтобы обойти карлистов с обоих флангов, занять высоты и обрушиться на Эстелью; королевские войска располагались в пяти деревушках, под прикрытием гор. Игнасио со своим батальоном находился в центре, в Лукине. Наконец-то его ожидало дело, серьезное дело, возможность померяться силами. Здесь же, в центре, где должны были развернуться основные действия, располагался и уже успевший прославиться второй наваррский батальон, герои Эрауля; на правом фланге стоял Ольо, руководитель победы. Надо было во что бы то ни стало не ударить лицом в грязь перед отважными наваррцами, превзойти их.
Седьмого числа, около десяти часов утра, большие массы неприятеля, перешедшего через ущелье Когульо, растеклись по долине Соланы, как воды морского прилива, ворвавшегося в окруженную скалами бухту. Карлисты открыли огонь. Гулкие звуки пушки, стоявшей на левом фланге перед церковью в Вильямайоре, и нарезного орудия, укрытого на одном из полей Лукина, придавали им бодрости, они чувствовали себя увереннее под прикрытием артиллерии, то и дело ворчливо огрызавшейся в сторону врага. Каждый залп сопровождался криками, здравицами, красные береты взлетали в воздух.
Теперь, теперь, когда на их стороне такая сила, они зададут неприятелю жару! Под прикрытием пушек они чувствовали себя уверенно, да к тому же у них были и их добрые штыки. Неприятельские ряды медленно поднимались в гору, а над позициями карлистов неслось звучное, звонкое: «Да здравствует Король!».
Игнасио и бывшие рядом с ним получили приказ отступить, а наступавшие части продвигались все дальше, занимая позиции в центре и пытаясь отрезать правый фланг. Успокоившись, Игнасио прицеливался и стрелял совершенно хладнокровно. Несколько пуль просвистело над ним; раздался приказ: «Отступать!», и вслед за другими он стал подниматься и юру.
Внизу, среди посевов, замелькали вражеские кивера; пройдя небольшую деревушку, с одного из отрогов сумрачного Монтехурры они увидели входящего в только что покинутую ими деревню врага и снова стали отступать. Жители оставленной деревушки выезжали на дорогу с телегами, груженными домашним скарбом, увозя все, что только можно было; сверху, на мебели, сидели дети. Некоторые, по большей части женщины, подбадривали отступавших, заклиная не давать черным пощады. Из Барбарина, не успев погрузить орудие на повозку, карлисты выносили его на руках, и, едва они миновали околицу, враг уже показался на противоположном конце деревни.
Противник приближался, и, боясь окружения, они оставили Урбьолу. Неожиданно появившаяся толпа бегущих наваррцев, в своем беспорядочном движении увлекшая за собой группу, где был Игнасио, устремилась влево. Они боялись, что, овладев дорогой, неприятель сможет просочиться в Эстелью. Подобно бурному потоку, который, падая с кручи в море, яростно сшибается с морскими волнами, толпы карлистов старались перекрыть участок дороги между Вильямайором и Урбьолой. «Ребята, Король смотрит на нас!» – говорили офицеры, и время от времени слышался возглас: «Да здравствует Король!».
Бежавший вместе со всеми Игнасио остановился, увидев, что передние ряды поворачивают и бегут назад с потными, запыхавшимися лицами. Было непонятно, что происходит. «Славно вдарили!» – кричал кто-то. «Кто? кому?» – подумал он. Бежавшая назад толпа становилась все больше.
