взглядом толпящихся вокруг горных великанов Бискайи, волнистой линией вздымающих свои головы, над которыми раскинулся свод небес.

Над покатыми склонами невысоких, поросших зеленью гор скалистыми уступами устремляются ввысь бело-главые вершины, изборожденные расселинами, и, как старцы, чьи лики прорезаны глубокими морщинами, бесстрастно глядят на пышную зелень юности. В жилищах людей, рассеянных по зеленым отрогам, течет тихая, серьезная жизнь, здесь не ищут философского камня, панацеи от всех бед; это – те ячейки, из которых складывается основание человеческой культуры. Вдалеке застывшие пики сливаются с изменчивыми облаками, что в своем беге ненадолго задерживаются отдохнуть на них.

Там, на вершине, он чувствует, что сливается с безбрежным миром раскинувшегося кругом величавого зрелища, пейзажа, сложившегося в результате непрестанно возобновляемой борьбы между простейшими, дальнейшему упрощению не поддающимися элементами. Вдалеке видно, как небесная лазурь, окаймляя вершины гор, сливается с морской синевой.

Горы и море! Колыбель свободы и ее дом! Ее истоки и основание ее развития! Отсюда, с высоты, бурливое и шумное море кажется тихим и спокойным, таким же тихим и спокойным, как горы. Еще до того, как возник человек, четыре основных элемента: воздух, огонь, вода и земля – вели между собой жестокие войны, отвоевывая себе место в мировом царстве; и война эта продолжается, медленная, упорная, молчаливая. Капля за каплей, секунда за секундой море подтачивает скалы; бросает против них армии мельчайших организмов, которых вынашивает в своем лоне; останками битвы оно устилает свое ложе, между тем как облака, плоть от плоти морской, обрушиваясь ливнями на высокомерные горы, несут в долины наносную умягченную землю. Все и вся уравнивающее начало, вездесущее, подобно бороздящему просторы моря купцу, вбирающее в себя тропической зной и полярные льды, подтачивает устои надменных гор, прикованных к месту, где они родились. С высоты Пачико не видит вздымающихся волн, не слышит мелодичного морского шума; море кажется ему мраморно застывшим, таким же неподвижным и незыблемым, как горы, вросшие в землю своими каменными корнями. И, вновь устремив взгляд на эти каменные громады, которые дают прибежище людям, разъединяют и объединяют расы и народности, направляют само течение размывающих их вод, украшающих собою долины, даря им плодородную землю, он погружается в размышления о воинственной борьбе одних народов с другими и о скрытом в далях будущего конечном братстве всех людей, и неизбежно мысль его обращается к родной Бискайе, одни сыновья которой рыхлят и поливают своим потом землю гор, другие тяжелым трудом добывают пропитание в море неподалеку, а третьи бороздят его гладь в далеких широтах; он думает и о крови, пролитой на здешней земле в войнах, где в горячей схватке сталкивались дух купца и дух землепашца, честолюбивый человек моря и бережливый человек гор, и из этого столкновения рождалась жизнь так же, как порождают океанские воды и тропический зной, и полярные льды. На протяжении всей истории мы видим непрекращающуюся борьбу между народами, цель которой, быть может недосягаемая, – единение человеческого рода; борьбу без перемирий. И по мере того как Пачико углубляется в мысль о войне, в уме его начинает брезжить беспредельная идея о мире. С благословения небес земля и море, сражаясь, торжествуют свой плодородный союз, порождающий жизнь, которая, беря начало в водах моря, строит себе дом на земле.

Здесь на вершине, на этом огромном алтаре, простершемся под бездонным лазурным небосводом, само время, источник земных тревог, словно остановилось. В тихие дни, когда солнце уже село, кажется, будто все существа раскрывают свои сокровенные глубины этой неизреченной чистоте; небесный свод опирается вдали на голубеющие и темно-лиловые горы, чьи контуры прочерчены так отчетливо, что кажутся близкими, как кусты вереска и дрока, до которых можно дотронуться рукой; разница между близким и далеким сводится к разнице между насыщенностью цветовых тонов, перспектива – к бесконечному разнообразию и переплетению оттенков. И тогда все кажется ему существующим в каком-то новом, беспредельном измерении, и это слияние пространственных границ и перспектив, вкупе с царящей вокруг тишиной, постепенно подводит его к тому состоянию, когда кажется, что стерты не только пространственные, но и временные перспективы и границы. Забыв о неотвратимо текущих часах, растворившись в этом застывшем вечном мгновении, окидывая взглядом всю беспредельную панораму, он прозревает в ней глубину мира – в непрерывности и смиренном единстве всех его составляющих, слышит, как души вещей своим беззвучным пеньем вторят гармонии пространства и музыки времени.

Чеканные рельефные очертания гор видятся ему тогда частью неба, и кажется, что разлитое в воздухе свежее благоухание исходит одновременно от земной зелени, сиреневых гор, мраморного неба, что, соединяя в себе всю свежесть их красок и ясность их линий, оно соприродно им. Кажется, что само бездонное небо, сбросив покровы пространства, обволакивает землю слитной бесконечностью. Скользящая в небе птица, гудящий шмель, порхающая с цветка на цветок бабочка, ветер, шепчущий в древесных ветвях, – все это кажется тогда дыханием природы, признаками ее сосредоточенной на себе, сокровенной жизни.

И, словно в дивном озарении, ему открывается правда – правда простоты; для очистившегося духа чистые формы и есть сокровенная суть; ясно являют они ему и непреложно скрытое в них; и мир весь, без остатка, отдается тому, кто сам отдается ему без остатка, весь. «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят!..» Да! «Блаженны дети и люди простосердечные, ибо весь мир откроется им!»

Но затем, убаюканный безмолвной и величественной музыкой окружающего, он чувствует, что и мысли покидают его; тревоги оставляют душу; стирается и уходит ощущение телесного контакта с землей, тело словно делается невесомым, растворяясь в окружающем; забыв о себе, он чувствует, как овладевает им глубокое смирение – источник человеческого всемогущества, ведь только тот добивается того, что желает, кто довольствуется тем, что имеет. В нем пробуждается ощущение единства мира, его окружающего, и мира в нем самом; наконец, они сливаются; и вот уже безбрежная панорама и он, утративший чувство пространства и времени, становятся одно; в торжественной тишине, дыша привольным и благоуханным воздухом, теряясь в переливчатой многоцветной дымке, лишенный желаний, он слушает безмолвную песнь мировой души, вкушая истинный мир, познавая жизнь в смерти. Сколько вокруг того, что он не в силах выразить! Сколько нежно-розовых облаков в золотистом небе, которые никогда не запечатлеет ни один художник! Вот она – безграничная природа мира; мирно звучит песнь моря; о мире молчаливо повествует земля; мир изливается с небес; мир рождается из борьбы за жизнь, в которой сливаются в высшую гармонию все раздоры; мир и в войне; внутри нескончаемой войны, питая и венчая ее, – мир. Война относится к миру как время к вечности: она – его преходящая форма. И едины в мире Жизнь и Смерть.

Когда, спускаясь с вершины, он проходит мимо засеянных полей, возделанных участков и хуторов и на ходу приветствует какого-нибудь крестьянина, упрямо бьющегося над неуступчивой землей, он думает о том, сколь велик труд человека, который, приспосабливая природу к себе, постепенно делает ее чем-то большим, чем просто природа. Здесь, на подступах к горам, вечная печаль, коренящаяся в глубинах его души, сливается с преходящей радостью жизни, и из слияния этого рождается плодотворная серьезность.

Когда же, вступив на городские улицы, он видит суетливо снующих по ним людей, кичащихся своими делами, им на мгновение, подобно соблазну, овладевает сомнение в вечной цели всех этих преходящих хлопот. Однако стоит ему встретить знакомых, как Пачико вспоминает о недавних боях, и в крови его, наперекор умиротворенной прохладе высокогорья, вспыхивает жар, зовущий на нескончаемый бой с неискоренимым людским невежеством – причиной войн, – и он чувствует, как его опаляет горячее дыхание жестокости и эгоизма. И тогда в нем рождается уверенность, что возможна война мирная, что можно пройти сквозь горнило всех земных битв, одновременно пребывая в мире с самим собой. Война извечна. Так пусть это будет война войне!

Вкусив вечности там, на вершинах, где само время побеждено, он с еще большим пылом устремляется в борьбу, чтобы способствовать неудержимому движению прогресса, в котором преходящее основано на неизменном. Безмятежно взирая на жизнь оттуда, с вершин, он проникается непостижимым и вечным смирением, заставляющим человека в мире земном бунтовать, быть всегда недовольным, требовать большего, и он спускается в этот мир с решимостью и в других будить это недовольство – главный двигатель всяческого прогресса и начало всяческого блага.

Война постижима и оправданна лишь в лоне истинного, глубокого мира; лишь там даются святые обеты воевать за истину – единственное вечное утешение и отраду; лишь там война становится делом святым. Не вне и не помимо войны, а в ней самой следует искать мира – мира среди войны.

Вы читаете Мир среди войны
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату