Человек жаждет любви, или, что то же самое, жаждет сочувствия. Человек хочет, чтобы ему сопереживали, чтобы делили с ним его горести и невзгоды. Когда у дороги нищий показывает прохожему свою язву или гангренную культю, то в этом есть нечто большее, нежели просто уловка с целью выпросить милостыню. Милостыня это скорее сочувствие, нежели помощь, облегчающая тяготы жизни. Нищий не почувствует благодарности за милостыню, если вы подадите ему, отвернувшись, чтоб не видеть его, и пройдете мимо; благодарен он будет скорее, если вы проявите к нему сочувствие, хотя и не окажете никакой помощи, чем если, оказав помощь, не посочувствуете ему, хотя, с другой стороны, он, может быть, и предпочел бы это последнее. Если не верите, поглядите, с каким удовольствием рассказывает он о своих невзгодах тому, кто внимает ему с волнением. Он жаждет сочувствия, он жаждет любви.
Как я уже сказал, любовь женщины, по природе своей всегда сострадательная, является прежде всего материнской любовью. Женщина отдается возлюбленному потому, что чувствует, как он страдает от любви. Изабелла, испытывала сострадание к Лоренцо, Джульетта - к Ромео, Франческа - к Паоло. Женщина как будто говорит «Так и быть, бедняжка, только не надо так мучиться из-за меня! '. И потому ее любовь нежней и чище, чем любовь мужчины, она и сильней, и долговечней.
Итак, сострадание это сущность духовной человеческой любви, любви, осознанной, любви, не являющейся чисто животной страстью, любви разумной личности, наконец. Любовь сострадательна, и чем больше сострадания, тем больше любви. Перефразируя
Когда в тебе растет и разгорается любовь, эта страстная жажда чего-то такого, что находится вне и вместе с тем внутри тебя, она выплескивается на все вокруг, и ты чувствуешь сострадание ко всему. А по мере того, как ты углубляешься в себя и добираешься до самой сути своего существования, ты открываешь свою собственную ничтожность, обнаруживая, что ты не есть все то, чем ты не являешься, что ты не есть все то, чем хотел бы быть, что в конце концов ты - нуль и больше ничего. И, прикоснувшись к своей собственной ничтожности, не ощутив в себе никакой прочной основы, не достигнув ни своей собственной бесконечности, ни тем более своей собственной вечности, ты всем сердцем чувствуешь к себе сострадание и возгораешься болезненной любовью к самому себе, убивая то, что собственно и зовется любовью; это не более, чем род чувственного наслаждения самим собою, что-то вроде плотского удовольствия, которое твоя душа испытывает от себя самой.
Духовная любовь к самому себе, сострадание к самому себе, пожалуй, можно было бы назвать эгоизмом; однако, это нечто совершенно противоположное заурядному эгоизму. Ведь от этой любви, или сострадания, к самому себе, от этой полной безнадежности - ибо как до твоего рождения тебя не было, так и после смерти тебя не будет, - ты переходишь к состраданию, то есть к любви, ко всем своим собратьям по призрачности, несчастным теням, которые бредут из небытия в небытие, к этим искрам сознания, вспыхивающим на миг в бесконечном и вечном мраке. А от сострадания к другим людям, к своим ближним, через сострадание к самым близким из них, к тем, кто живет рядом с тобою, ты переходишь к состраданию ко всему живому и даже к тому, что, может быть, не живет, но существует. Та далекая звезда, что сияет там, высоко в небе, превратится в пепел, как только день погасит ночь, и перестанет сиять и существовать, а подобно ей перестанет существовать и все звездное небо. Бедняга!
И если нам больно сознавать, что однажды мы должны будем прекратить свое существование, то, может быть, еще мучительнее было бы нам быть всегда все одним и тем же и более ничем, не в силах быть в то же самое время и другим, не в силах быть в то же самое время и всеми другими, не в силах быть всем.
Если ты созерцаешь вселенную, самое близкое и самое глубокое, что ты можешь в ней узреть, заключается в тебе самом; если ты чувствуешь, а уже не только созерцаешь, все сущее в своем сознании, где все оставляет свой болезненный след, ты достигнешь самого дна отвращения к существованию, омута суеты сует. Только так можешь ты почувствовать сострадание ко всему сущему, только так достигнешь ты вселенской любви.
Чтобы любить все, чтобы чувствовать сострадание ко всему - и человеческому, и нечеловеческому, и живому, и неживому, - ты должен чувствовать все изнутри себя самого, ты должен все персонализировать. Ибо любовь персонализирует все, что любит, все, чему сострадает. Мы испытываем сострадание, то есть любовь, лишь к тому, что нам подобно, и чем значительней это подобие, тем сильней наша любовь; так что наше сострадание, а с ним и наша любовь к вещам возрастает по мере того, как мы находим в них сходство с нами. Или вернее сама любовь, которая по природе своей предрасположена к росту, открывает нам это сходство. Если я почувствовал сострадание и любовь к бедной звезде, которая однажды должна будет угаснуть в небе, то только потому, что любовь, сострадание, заставляет меня угадывать в ней какое-то более или менее смутное сознание, принуждающее ее страдать от того, что она - всего лишь звезда, и когда-нибудь должна будет погаснуть. Таким образом, всякое сознание есть сознание смерти и боли.
Сознание,
Любовь персонализирует все то, что любит. Достаточно только полюбить какую-нибудь идею, как она персонализируется. И когда любовь так велика, так жива, так сильна, так безгранична, что любит все сущее, тогда она персонализирует все и обнаруживает, что тотальное Все, Вселенная, это тоже Личность, наделенная Сознанием, Сознанием, которое, в свою очередь, страдает и любит, то есть сознает. Это Сознание Вселенной, открытое любовью, персонализирующей все, что ею любимо, и есть то, что мы называем Богом. Таким образом, душа испытывает сострадание к Богу и сама чувствует на себе Его сострадание, она любит Его и на себе чувствует Его любовь, она прячет несчастье свое в лоне вечного и беспредельного несчастья, и став вечным и беспредельным, оно превращается в высшее блаженство.
Таким образом, Бог это персонализация тотального Все, вечное и беспредельное Сознание Вселенной, Сознание, обремененное материей и борющееся с нею, чтоб освободиться от нее. Мы персонализируем Все для того, чтобы спастись от ничто, и единственная поистине таинственная тайна это тайна боли.
Боль есть дорога сознания, и именно благодаря ей живые существа обретают самосознание. Ведь иметь сознание самого себя, быть личностью, это значит знать и чувствовать свое отличие от всех прочих существ, а почувствовать это отличие можно только как удар, как более или менее сильную боль, как ощущение своей собственной границы. Самосознание есть не что иное, как сознание своей собственной ограниченности. Я чувствую себя самим собой тогда, когда чувствую, что не являюсь всем прочим; знать и чувствовать границу, до которой я есмь, это значит знать, где заканчивается мое существование и с какого момента я уже не есмь.
Да и каким образом можно было бы узнать о своем существовании, если в той или иной мере не страдать? Каким образом возможно начать познавать самого себя, обрести рефлексивное сознание, не будучи благодаря боли самим собою? В наслаждении человек забывает о себе, забывает о своем существовании, переходит в другого, в чуждое, отчуждается. И только в боли он погружается в свои мысли, возвращается к себе, становится самим собой.
сказал Данте Франческе да Римини (Ад V, 121-123); но если нет большей муки, чем радостные помнить времена в несчастии, то, напротив, нет радости в том, чтобы помнить о несчастии в счастливые времена.
«Самая тяжкая мука на свете для человека - многое понимать и не иметь силы бороться с судьбой» (????? ????????? ???????????????) как, согласно Геродоту (кн. IX, гл. 16), на одном пире сказал некий перс некоему фиванцу. Так оно и есть. Все или почти все можем мы охватить сознанием и желанием,
