Вопреки показанию Массы, можно утверждать, что Филарет думал бороться с административным неустройством, какое застал в Москве, не переменою штатов и лиц, а общими мероприятиями. Круг приближенных и доверенных людей во дворце при нем остался в прежнем составе, нам уже известном. Во время Филарета заметнее становятся некоторые князья Сицкие, князь А.М. Львов, князь Б.А. Репнин – из той же дворцовой знати, какая сложилась при новой династии. Опала достигает при Филарете Салтыковых и некоторых из думных дьяков. Но одни возвышаются, а другие падают, нисколько не меняя общего состава правящей среды; смена лиц совершается постепенно и не тотчас после того, как Филарет принял власть. Салтыковы пали в октябре 1623 года, Грамотин в декабре 1626 года, Т. Луговской был послан в Казань в 1628 году; когда именно лишились милостей Ф. Лихачев и Е. Телепнев, точно сказать не беремся. Все они были возвращены в Москву тотчас после смерти Филарета в конце 1633 и начале 1634 года – знак, что опала шла именно от «владителнаго» патриарха[131]. Но владетельный патриарх, не стесняясь в изъявлении своего гнева даже на свою высокопоставленную родню, вроде братьев Салтыковых, по-видимому, никогда не считал необходимою общую чистку приказного состава, о которой говорит Масса. При нем серьезных опал вообще было очень немного, а в первые дни своего пребывания в Москве он думал решительно не о смене лиц, а о перемене общего режима. Тотчас по своем поставлении в патриархи он указал государю на главные неустройства московской жизни и вместе с сыном спрашивал земский собор: «…как бы то исправить и земля устроити?» В результате общего совета была целая система мер, которая, как известно, преследовала две цели: во-первых, поднять платежные и служебные силы населения и, во-вторых, упорядочить администрацию. Для достижения этих целей сверх обычных средств, какими тогда обеспечивалось правосудие и порядок, был устроен, между прочим, особый приказ, получивший название «приказа сыскных дел», – для того чтобы «про сильных людей во всяких обидах сыскивати». В этом приказе сидели в 1619 году бояре князя И.Б. Черкасский и Д.И. Мезецкий и представляли собою как бы высшую судебную инстанцию, куда поступали судные дела из других приказов[132]. Направленный вообще против нарушителей чужого права, насильников и обидчиков, приказ князя Черкасского не был направлен специально против администрации и нисколько не повлиял на ее настроение и на перемены в ее составе.
Таким образом, оценив приведенные данные, мы получаем право сказать, что характер и общий состав правящего круга в Москве при патриархе Филарете не изменился. У дел оставалась та самая среда, которая сформировалась во дворце до прибытия из плена государева отца. Выше им определили ее состав: в ней соединились деятели временного правительства 1612–1613 годов и люди романовского круга.
Остатки старого княжеского боярства в этой среде не играли видной роли; а с резкою опалою и ссылкою в Пермь князя Ивана Васильевича Голицына, который в 1624 году за «непослушанье и измену» был признан «достойным всякаго наказанья и разоренья», и с назначением князя Д.Т. Трубецкого в далекий Тобольск (январь 1625 года)[133] – представители старой княжеской знати и вовсе становятся незаметными в московском правительстве. Из них нам могут, правда, назвать князя Д.М. Пожарского и князя Н.И. Одоевского. Но вряд ли кто станет утверждать, что Пожарский пользовался влиянием при дворе царя Михаила; а князь Н.И. Одоевский стал заметен к концу царствования Михаила не по своей «породе», а потому, что вошел в родство с Ф.И. Шереметевым, женившись на его дочери, и стал фаворитом царской семьи[134]. С падением и смертью виднейших представителей старых княжеских семей, действовавших в смуту, Шуйских, Голицыных, Трубецких, также Куракиных, правящий круг в Москве получает к середине XVII века еще более определенные очертания – дворцовой знати, созданной исключительно близостью к династии и ее милостями. Эта новая знать овладевает не только деловым влиянием и преимуществами служебной карьеры, но и большим материальным достатком. За время Михаила Федоровича представители нового правительства успели стяжать себе крупные состояния и по количеству своих земельных владений опередили старые княженецкие роды.
Просматривая данные росписи поместий и вотчин 7155 (1647) года, обработанные С.В. Рождественским, удивляешься той последовательности, с какою земельное обогащение сопутствовало тогда служебным и придворным успехам счастливых фамилий. Первые места по земельному богатству в середине XVII столетия принадлежали Н.И. Романову, Морозовым, князьям Черкасским, Шереметевым, князьям Одоевским, Салтыковым, Стрешневым, князьям Львовым – словом, тем семьям, которые прежде были или вновь стали близкими к царю Михаилу и его роду. В этой среде первостатейных собственников из новой знати заметны лишь немногие князья великой породы: А.Н Трубецкой, Ф.С. Куракин, А.И. Голицын[135]. В общем же, выражаясь словами Ю.В. Готье, «XVII столетие видело окончание процесса разложения старого княжеского землевладения»[136] Зато начали формироваться земельные богатства таких «обычных людишек», какими ранее были дьяки: в росписи 7155 года между крупнейшими собственниками наравне с княжатами значатся дьяки И. Гавренев, М. Данилов, Ф. Елизаров, Н. Чистой и другие подобные. По-видимому, названным дьякам не только не уступали в богатстве, но еще и превосходили их знакомые нам дьяки Т. Луговской, Ф. Лихачев, И. Грамотин и Е. Телепнев: из одного розметного списка 7141 (1633) года видно, что в свое время они были богатейшими в своем чину[137]. Под влиянием изложенных наблюдений С.В. Рождественский охарактеризовал изучаемую среду крупнейших землевладельцев государства как «бессословную». Этот термин совершенно удобно может быть перенесен и на правящую среду того времени, которая по составу совпадала со средою крупных земельных владельцев.
V
Итак, если царь Михаил Федорович не был вынужден делить свою власть с каким-либо учреждением или сословием и правил с помощью свободно им подобранной администрации, то ясно, что господствовавшее в его время правительственное влияние исходило не из какой-либо организованной среды, а из случайного, житейски сплотившегося кружка. Такой кружок мог образоваться в недрах романовской родни и родственно опекать болезненного и неопытного государя; но такой кружок мог сложиться и на почве политической, на принципе партийной солидарности или в силу общих партийных воспоминаний и симпатий. Скорее же всего, сплотившаяся при Михаиле среда связывалась в одно и то же время и родственными и партийными связями. Мы укрепимся в этой мысли, если вспомним, что в Смутное время очень заметная часть романовской родни держалась Тушина, а в царствование Михаила в московском правительстве оказались многие тушинские дьяки и дворяне. Для нас нет никакого сомнения, что тушинские знакомства и связи сохранили свою силу при дворе Романовых и что тушинские дельцы во время М.Ф. Романова делали в большем числе и лучшую карьеру, чем деловые люди прочих лагерей смутной поры. Конечно, мы не знаем интимной стороны тех отношений, какие существовали между тушинцами, пережившими бури «смутных лет и московского разоренья»; мы не можем восстановить, насколько было сознательно и неслучайно их допущение в администрацию царя Михаила. Но те внешние симптомы, которые доступны нашему наблюдению, говорят нам, что новая московская власть не только не брезговала услугами бывших «воров», но охотно двигала их в первые ряды своих сотрудников по управлению как внутренними делами, так и внешнею политикою государства.
Наши замечания будут яснее, если мы припомним кое-что из истории Тушина. В другом месте[138] мы старались показать, что с первых же минут появления Тушинского вора под Москвою люди романовского круга стали отпадать от Шуйского в сторону Вора. «Шатость» в том отряде, где начальствовали И.Н. Романов и женатые на Романовых князья И.Ф. Троекуров и И.М. Катырев- Ростовский, была первым показателем неблагонадежности Романовых с точки зрения Шуйского. Они стали «шататься» раньше, чем Вор пришел в самое Тушино. А когда образовался Тушинский стан, туда в числе первых поехали из Москвы князья А.Ю. Сицкий и Д.М. Черкасский, близкие к Романовым по свойству; пристал к Тушину и И.И. Годунов, женатый на Романовой; пристали и Салтыковы, родня жены Филарета. Приведен был туда, наконец, и сам ростовский митрополит Филарет, названный там патриархом; он терпеливо сносил свое подневольное житье в Тушине и не принадлежавший ему сан вплоть до самого бегства Вора из Тушина. Если бы младший брат Филарета И.Н. Романов не сидел все это время в Москве с царем Василием, мы решились бы сказать, что Романовы вообще все склонились к Вору, волею или неволею оставив Шуйского. Все родные и присные Филарета, переехавшие в Тушино, стали там первостепенною знатью; вместе с прочими приверженцами самозванца из московской и литовско-польской знати они почитались думцами Вора и посылались от него для управления городами. В Тушинских же приказах, в роли руководителей центрального тушинского управления, сидели люди попроще, дьяки вроде Б. Сутупова, Д.
