Нам хочется, чтобы дети светились радостью и легкостью, потому что таким мы хотим помнить наше собственное детство. Когда я была маленькой, взрослые тоже хотели, чтобы я была эльфом: жизнерадостным, открытым, счастливым. Главное, счастливым.
Когда мне было шесть лет, у меня не было велосипеда, не было его и у моих лучших подруг Бриджет и Мари. Их маму звали Маргарет, и она дружила с моей мамой. Наши бабушки — мама моей мамы и мама Маргарет — тоже были лучшими подружками и жили на Восьмидесятой улице в северо-восточном Сиэтле, где концентрировалась ирландская католическая диаспора. Теперь ирландцы рассеялись по всему городу и живут, где им вздумается. Национальная и религиозная принадлежность перестала быть определяющим фактором существования.
К Маргарет всегда можно было залезть на коленки, хоть у нее самой было шестеро детей. Бриджет и Мари жили в паре кварталов, в Лорелхерсте, зеленом районе с суровыми особняками в стиле Тюдоров, красивыми кирпичными домами и большими каркасными коттеджами на изящных лужайках. Мы гуляли от нашего дома к их дому — где игрушек больше, чья мама лучше угостит — и, исчерпав ресурсы нашего дома, шли к ним. Моя мама порой была не в настроении, а их — часто занята, вот мы и мотались туда-сюда.
Лет с четырех-пяти мы повадились ходить в «Кондис», кондитерский магазин на углу Сэнд-Пойнт- Уэй. Там, если потрогаешь конфету, надо было ее купить. Мари была на пару лет старше нас с Бриджет, поэтому она у нас считалась за главную.
Мы всегда ходили коротким путем через научный центр (был у нас такой) между нашими домами и магазином. На территории центра было много лужаек, прудов, и он был окружен лесом, где старшие мальчишки прятали в секретных местах свои «Плейбои».
Мы шли под горячим солнцем. Извилистые тропки и плакучие ивы на территории центра были призваны, видимо, стимулировать мыслительный процесс, но в моем случае это не работало. А вот Мари думала, думала постоянно, была погружена в мысли, как все старшие дети. У детей постарше всегда были идеи, задумки, планы. Рядом с этими гигантами интеллекта, замышляющими хитрые стратегии, мы, младшие сестры и братья, дети помладше, казались тупыми, как пробка, палка, младенец.
Пора выбирать велосипеды, сказала Мари. И поскольку была старше, ей досталось выбирать первой.
— Мой будет лиловым, с блестками и сиденьем в форме банана.
Бриджет тоже быстро спохватилась:
— А мой — красно-бело-синим (в 1970-е это была самая модная расцветка, и все звезды носили такие костюмы), со звездочками на сиденье. В форме банана, — поспешно добавила она.
Два самых лучших велика выбрали! Мне долго пришлось придумывать.
— Небесно-голубой. С блестками. Сиденьем в форме банана. И корзинкой для цветов. — Слабовато, конечно, но что я могла поделать? Они же не оставили мне выбора. Лиловый и красно-бело-синий уже заняты, а все остальное заведомо хуже. Конечно, теперь у всех детей из мало-мальски обеспеченных семей есть велики, но тогда это казалось невероятным; приходилось ждать, пока старший брат или сестра перерастут свой, и только потом кататься.
Мы шли в горку и не катились на воображаемых велосипедах, а представляли, что толкаем их. Наши отцы были на работе и работали. Мамы сидели дома и курили. Братья гуляли в лесу, разглядывая промокшие под дождем порножурналы. Мы думали, так будет всегда.
Таким я помню свое детство: когда-то отец тоже жил с нами и красил французские окна в доме. Был солнечный субботний день, один из тех, которые так приятно провести, лежа на диване и читая комиксы про Арчи. На папе была шляпа для рыбалки — старая, в пятнах, — а мама заглянула на кухню и склонилась к нему для поцелуя. Теперь, вспоминая тот день, я понимаю, что поцелуй был необычным, потому что мое сердце тогда от радости подпрыгнуло. Я запомнила тот момент, он был прекрасен.
Не знаю, сколько времени прошло с тех пор — может быть, годы или несколько дней, — но однажды папа исчез. Как будто растворился. Никто больше не звал меня молочной королевой, когда я ела масло прямо из масленки. Его высокая худощавая фигура, смуглое лицо, его нежность, стеснительность, улыбка — все это пропало куда-то, хотя, казалось бы, было столь неотъемлемой частью нашего дома. Как молоко, как чистое, аккуратно сложенное белье, всё это было нужно мне, но я не представляла, что без этого придется обходиться.
Теперь он звонил мне по телефону. Это, как и тот поцелуй, казалось совсем необычным. Папа в телефонной трубке, его голос внутри. Ему там было не место. Я сидела за маленьким деревянным столиком на кухне и разговаривала с ним, как взрослая.
— Где ты? — спросила я.
— Живу пока в гостинице, — ответил он спокойным, низковатым голосом.
— Ой! — Я даже не догадалась сказать, что скучаю по нему.
Зато он догадался:
— Я по тебе скучаю.
Я задумалась на минутку, а потом спросила:
— Что ты ел на обед?
Раньше, когда он еще жил с нами и был моим обычным папой, каждый день за ужином я спрашивала, что он ел на обед сегодня на работе. В ответ он всегда рассказывал какую-нибудь историю: например, что ходил в дорогой ресторан с президентом рекламной фирмы. Или съел бутерброд с ветчиной и печенье прямо в кабинете, за рабочим столом. Или нашел новую закусочную, где классно делают гамбургеры. Такой уж он был человек — с серьезностью отвечал на все вопросы. Может, потому мать его и бросила? Или он ее? Мы так этого и не поняли. Как бы то ни было, мне хотелось знать, что он ел на обед.
— Мы встречались с клиентом и ели курицу.
— Ясно.
Мы сказали друг другу «я люблю тебя» — первое «я люблю тебя», а ведь потом их будет сто, а может, тысячи — и повесили трубки.
Единственная гостиница, которую я знала и могла себе представить, была на шоссе 99 у тоннеля. У входа мигала неоновая вывеска в виде пальмы, а вокруг стояли прямоугольные кирпичные здания. Гостиница даже моему неопытному взгляду казалась паршивой. Меня это волновало.
Папа не вернулся, как я втайне надеялась.
Потом наступило лето, и, как всегда, мы переехали в съемный коттедж с многочисленными братьями и сестрами Бриджет и Мари и кучей друзей; в моих воспоминаниях все из этой компашки, даже двухлетние дети, держат в руках бокалы с вином. Каждый год мы ездили в разные места. Менялись частности, но схема оставалась неизменной: одна большая комната для детей с кучей кроватей; реки вина и задушевное пение для взрослых; целые дни катания на надувных плотах в холодных водах Пьюджет-Саунд. И всегда было какое-нибудь новое задание, главное задание этого лета. Ты или выполнял его, или нет. И от того, сумеешь ли выполнить, зависело, каким тебе запомнится лето. Например, в прошлом году надо было пройти по перилам крыльца высоко-высоко над землей. У Бриджет всегда хорошо получалось. Она также умела драться с мальчишками на кулаках. Старший брат звал ее «маленькой вредительницей».
В том году мы жили на острове Бейбридж в доме, который все называли «домиком ужасов», только вот почему, не припомню. Наверное, в шутку.
То было лето, когда песня Пола Саймона «Кодахром» побила все рекорды в чартах. Мы с Бриджет и Мари немало времени провели, стоя под громадным кедром на лужайке и распевая «О, эти яркие цвета… зеленые краски лета». Мы обнимались за плечи и широко раскрывали рты. Мы с Бриджет и Мари были как одно трехголовое существо.
Мы нашли не слишком высокую крышу чуть выше нашего роста и прыгали с нее. Папа приехал нас навестить и сфотографировал меня тогда, летящую на серебристом солнце, с разметавшимися в прыжке волосами.
В середине лета мы отправились в Порт-Гэмбл в гости к зеленоглазому дяде с усами, с которым
