качались на двойных волнах: в кровати и на озере.
У него не было девушки, никогда не было девушки, по крайней мере пока мы не перешли в старшие классы. Нас всегда было трое: он, я и Дейв.
Когда я ездила к отцу, то всегда брала с собой книгу. Вообще-то я всегда брала с собой книгу, куда бы ни ехала. В детстве, если надо было загадать желание, например когда падает звезда или видишь белую лошадь или находишь камушек с дырочкой, я всегда загадывала одно и то же: чтобы у меня была сила проникнуть в любую книжку, какую захочу, и поселиться там.
Думаю, мне нравились правила. Книги — закрытая Вселенная. В них всё всегда происходит по одному сценарию. Герои предсказуемы, как хорошие, так и плохие. Очутись я внутри книжки, эти правила распространялись бы и на меня. Я тоже стала бы персонажем. Личная воля не имела бы никакого значения. Именно об этом я мечтала: точно знать, что нужно делать.
Я читала, сидя на скалах и в лодках. Носила книги в рюкзаке на многие мили, далеко-далеко. У меня есть фотография: мне лет двенадцать, я веду трактор и одновременно читаю книжку.
Да брось ты свою книжку и оглянись! Разве тебе не интересно, что там? Я ненавидела, когда родители так говорили (оба, не сговариваясь); не нужны мне были их интересности. Я приехала с книжкой и хотела читать книжку. Неужели мне не интересно увидеть мир, спрашивали они. Нет уж, спасибо. И так повидала довольно.
Любимых книг у меня было два-три десятка, и я читала их и перечитывала. Но книгой номер один были «Маленькие женщины»[21]. Другие были ручейками, струйками, речушками, растекавшимися в моей голове тонкой паутинкой. Но «Маленькие женщины» — о, то была моя Миссисипи. Главная река материка.
Я едва ли была первой девочкой, отождествившей себя с Джо Марч, но тогда я об этом не догадывалась. Не знала, что и другие девчонки читают и узнают в Джо себя. Нет, нас таких было только двое. Джо, храбрая и начитанная. С длинными каштановыми волосами — единственная ее по-настоящему красивая черта, как говорила ее мать. Джо писала рассказы, жевала яблоки и воображала, что ветка дерева — это лошадь. Она жила со своей мамулей-святошей Марми, взрослой и серьезной сестрой Мег, болезненным ангелочком Бет и дерзкой талантливой красоткой Эми.
Джо была отражением моих слабостей и странностей, облеченных в пылающий наряд храбрости. Ее любовь к чтению, писательству, ее фантазии — всё это свидетельствовало о том, что она ищет своё «я», и это «я» не желало считаться с обычаями времени. Джо было плевать на наряды; она каталась на коньках, носилась и лазала по деревьям. Обычные занятия для девчонки из моего времени, но в эпоху Джо они выглядели революционными. Образ маленькой бунтарки меня устраивал; я решила, что могу быть толстой девочкой и храброй проказницей одновременно.
Джо вечно старалась быть хорошей, но и вечно рисковала опростоволоситься. Вспоминая книгу сейчас, я понимаю, что меня больше всего привлекала именно эта борьба, старания быть правильной. В «Маленьких женщинах» было вполне конкретное понятие о том, что такое хорошо, и меня это радовало. Что значит быть хорошей, в книге определялось ясно: делать добрые дела и не драться; играть с сестрами; уважать старших; помогать бедным. Джо знала, как себя вести, просто иногда у нее не получалось следовать всем правилам.
Я жила нервной жизнью ребенка матери-одиночки; так тонко чувствовала ее нужды и желания, что не знала толком, чего хочу сама. (Единственное, чего мне действительно хотелось, — больше читать, больше читать, больше читать.) Кроме того, я существовала в постоянно меняющемся поле обстоятельств. У меня была полная семья, а вроде бы и нет. Мои родители были в разводе — но как бы и нет. У меня был отчим — или не было? Книги были нужны мне, чтобы ничего не менялось. В них был порядок, и жизнь представала управляемой, регулируемой. Книги были моей постоянной семьей. Девочки Марч были моими сестрами, а Марми — моей мамой.
Еще одной постоянной в моей жизни был брат, который вместе со мной переживал все перемены. Дейв не прятался в мире книжек. Вместо этого он справлялся со всеми ситуациями без промедления. Его плащом супергероя стало умение действовать — он научился все делать сам.
У них с отцом была особая связь, которую я неохотно принимала: они вместе делали всякие вещи. Катались на лыжах, ходили в походы и на рыбалку. Я тоже ходила с ними, но как прилипала, за компанию. Дейв же все эти занятия постиг в совершенстве. В конце концов он удивил даже отца, по крайней мере с точки зрения физической сложности — категории, столь важной для мужчин, — и отправился в альпинистский поход в каньоны Йосемит и Эльдорадо, а потом лазать без страховки в Шамони и кататься на лыжах в диких местах, в Каскадных горах, горах Васатч и Альпах. Он рассекал по холмам на подбитых шкурами лыжах и спускался по горе невозможно прекрасным шагом телемаркера.
Я вечно плелась следом, отчаянно стараясь изо всех сил. У меня были клочковатая рваная стрижка и пузо. Поэтому книги были для меня самым подходящим местом обитания. Я убегала туда так часто, как могла.
Августы мы всегда проводили с отцом и ездили в путешествия или ходили в походы. Аляска, остров Ванкувер, побережье Орегона, а когда стали постарше — горы Уайт-Клауд в Айдахо и Энчант-ментс в Северных Каскадных горах. Мы с братом были не разлей вода. Спали вместе, повалившись в кучу. Вместе играли. Ругались, читали, дрались, рисовали, ели вместе. Лежа в нашей слегка провонявшей палатке в мшистой роще, мы читали, пока папа рыбачил рядом на озере. Я во второй или третий раз перечитывала «Из путаной картотеки миссис Бэзил Э. Франквайлер»[22]. Если вы читали эту книгу, то наверняка помните письмо, которое миссис Франквайлер пишет адвокату Саксонбергу. Если не читали — сейчас же бросайте начатую книгу и бегите читать «Из путаной картотеки»! Моему восьмилетнему разуму это вымышленное письмо казалось шедевром. Оно было написано сухим официальным языком и пронизано остроумием и сарказмом. Шутки и колкости были мастерски запрятаны между строк. Мне так нравилось расшифровывать тайный язык письма — оно было похоже на взрослый документ, но смешное и про детей. Мне это казалось самым прекрасным на свете. Чтобы лучше оценить юмор этого письма, надо прочесть его вслух. Так я и сделала дождливым вечером в мокрой палатке на нашей альпинистской стоянке в Каскадных горах.
— «Моему адвокату, Саксонбергу», — зачитала я. Дойдя до конца, воскликнула: — Здорово, правда?
— Смешно, — ответил брат. А потом сделал роковую ошибку: — Ты хорошо читаешь.
После этого я читала ему это письмо раз пятнадцать, а может, двадцать и тридцать. После раза пятого он взбесился. Потом стал бить меня кулаками. Потом игнорировать. Потом сам прочел несколько раз, чтобы показать, как это делается.
Проблема была в том, что ему некуда было от меня скрыться. Мы стояли на горном перевале. Лил дождь. Любой, кто когда-либо стоял с палаткой на северо-западе США, знает, что нельзя выходить наружу во время дождя: ведь если промокнешь, то никогда, никогда уже не высохнешь. Мы в буквальном смысле оказались заложниками природы. Папа, которого погода как будто не касалась, сидел себе рыбачил.
Уверена, для моего братца тот день был аду подобен, но я ликовала. В одной палатке со старшим братом и с папой неподалеку, я слушала свой голос, звенящий остроумием и колкостями на всю нейлоновую палатку.
Папа вернулся с рыбалки.
— Дождь кончился, — сказал он.
Брат открыл палатку и недоверчиво выглянул наружу. У него были золотистые кудряшки, которые он носил диким, как у африканца, нимбом, и зеленые глаза. Даже тогда он был очень хорош собой. Хотя он был старше меня на пару лет, я была крупнее. Дейв был аккуратным, сдержанным, любил порядок. В любом виде спорта добивался успеха. Он мог, наверное, всё. Рядом с ним я казалась толстой неумехой.
— Я на улицу, — сказал он.
Так наши чтения и кончились. Папа выпотрошил рыбу на берегу озера — это было задолго до того, как рыбу придумали ловить и сразу отпускать. Теперь он показывал Дейву, как очищать ее от костей. Он разрешил ему зажечь маленькую горелку.
Я же еще немного почитала, слушая свой голос, а потом вышла к ним. Папа, сидевший на бревне,
