закованный в цепи. Скорее всего, это был один из таких случайно забытых. Вот так же пожизненно засадили и знаменитую «железную маску», чей образ стал сюжетом для многих литературных и кинопроизведений. Так и осталось неизвестным, кто это был: брат-близнец Людовика или министр миланского герцога, упрятанный сюда по просьбе своего господина. Или еще кто. Сейчас историки склоняются к версии, что «маской» был Эсташ Доже, слуга предшественника Кольбера - министра финансов Николя Фуке. Когда его хозяина арестовали в 1661 г. по подозрению в присвоении огромных сумм, таким бескровным, но все равно страшным способом избавились и от него - ближайшего прислужника, который слишком много слышал и знал.
На печать, говоря современным языком, был надет намордник: в 1661 г. из 44 узников Бастилии 12 были газетными писаками, позволившими себе вольности в адрес правительства.
Власти контролировали все до мелочей: определяли, кому можно красоваться шитьем и галунами на одежде, кому нет, кому и как украшать кареты, какой длины носить парики, даже кому дозволено покупать битую дичь.
В отместку свободолюбивые остряки наводняли-таки страну сатирическими листками, но печатали они их в Голландии или Швейцарии. Попадись их авторы в лапы полиции - не миновать им галеры или виселицы.
В результате претерпевал изменения психологический тип личности: даже в среде гордого французского дворянства, привыкшего вести себя независимо и зачастую склонного к безрассудной вспыльчивости, стали преобладать верноподданные, готовые льстить и унижаться ради чинов и награды. Таким создавались все условия: в Версале была введена почетная должность носителя ночного королевского горшка.
Служба при дворе была обязательным условием для всех желающих сделать более или менее значимую карьеру. У короля была прекрасная память, и если к нему подводили кандидата на должность, который не был ему знаком по дворцовым церемониям, он произносил сухо и безапелляционно: «Я его не знаю и не хочу видеть».
Принцы и прочие большие сеньоры окончательно превратились в ищущих монаршей милости сановников. Во всех сословиях людям приходилось все больше поступаться самоуважением (соответственно, росла склонность к самомнению и чванству - если для этого были какие-то условия, разумеется). Буржуа усилено искали обходные пути, давали взятки ради получения выгодных подрядов, льгот и ради снижения налогов.
Великие драматурги Корнель и Расин в своих творениях к месту и не к месту распространялись о долге служения государю. Менее склонный к конформизму Мольер, бывший одно время любимым автором короля Людовика, в конце концов был удален и на склоне лет испытал немало невзгод.
Люди совестливые старались замыкаться в своем узком семейном и дружеском кругу. Кто побогаче, устраивали домашние салоны.
Крестьян бесцеремонно привлекали к бесплатным «общественно-полезным» работам. Особенно впечатляюще это выглядело во время дальних поездок короля, который имел обыкновение выбирать довольно неожиданные маршруты. Под личным руководством Кольбера сгонялись тысячи обитателей окрестных сел: они в ускоренном темпе чинили, а то и прокладывали дороги и наводили мосты. В правовом отношении это мотивировалось старинной дорожной повинностью.
Когда предполагался спуск новых галер и требовались гребцы для них - судьи получали инструкцию упечь туда побольше обвиняемых.
Людовик писал в наставлении своим наследникам: «Божья воля требует, чтобы всякий, кто родился подданным, повиновался без рассуждения… Тот, Кто дал людям государей, хочет, чтобы их чтили, как Его наместников, и сохраняет лишь за Собой право судить их поведение… Государи имеют полное распоряжение над всеми имуществами в стране, как светскими, так и духовными». Конечно, отчасти такие претензии - плоды неумеренной гордыни, при всем желании удовлетворению не подлежащие. Но все же призадумаешься: а так ли уж наши отечественные самодержавные реалии отличались от передовых европейских?
Налоги, особенно прямой (подушный) - талья, взимались немилосердно. За своевременный и полный сбор их отвечали интенданты, которые, в свою очередь, отдавали их на откуп. Откупщики же действовали порою как настоящие разбойники. Выплачивая сразу всю положенную сумму из своего кармана, они стремились потом возместить ее с возможно большей лихвой. В результате процесс сбора сильно растягивался во времени, и были случаи, когда с одного конца деревню потрошили в сопровождении отряда вооруженной полиции сборщики налога за текущий год, а на другом конце орудовали их прошлогодние коллеги.
Из косвенных налогов особенно лютым был налог на соль. В тех районах, где было мало соляных варниц или они вообще отсутствовали, устанавливался некий норматив: минимум потребления этого продукта, а, соответственно, и минимум уплачиваемого налога. У людей, которым не на что было купить хлеба, описывали имущество за то что они недостаточно запаслись солью. Напротив, там, где соль производилась в избытке, устанавливалось верхнее ограничение: чтобы королевские служащие как можно большее ее количество могли вывезти в другие регионы.
Устраивались внутренние таможни, а тот, кто пытался провезти соль контрабандой, минуя их, очень сильно рисковал. За это ежегодно арестовывалось порядка 11 тысяч человек, несколько сотен из которых попадали на галеры.
Не намного меньше рисковали и потребители: в домах устраивались обыски, и у кого находили контрабандную соль (она, как правило, была белее) - хорошо, если отделывался штрафом. В Провансе, где соли производилось особенно много, ежегодно уничтожались излишние ее запасы - для поддержания высокой цены на общенациональном рынке.
Большие изменения происходили в сфере религии. Установившаяся было относительная веротерпимость уходила в прошлое. Людовик считал, что его положение абсолютного монарха предполагает и его безусловный религиозный авторитет для подданных. Если же значительная их часть ходит в иные, чем он, храмы - это можно рассматривать как явную форму противодействия.
После падения в 1629 г. Ла-Рошели гугеноты утратили всякую воинственность. Более того, их боевые вожди, такие, как Тюренн и Конде, перешли в католичество и стали прославленными королевскими полководцами. Их примеру последовали многие дворяне. Оставшиеся протестанты принадлежали в основном к буржуазии и составляли наиболее образованную и деятельную ее часть (протестантская этика!), особенно на юге. В промышленности, морском деле, торговле они занимали видные позиции и приносили большую пользу стране.
Но вот король, опираясь на католическое духовенство и любезных ему иезуитов, взялся за очередное «искоренение ереси». Гугенотам были запрещены их синоды - большие религиозные съезды. Власти стали закрывать и разрушать кальвинистские храмы там, где их право на существование не было специально оговорено Нантским эдиктом Генриха IV. Иезуиты получили право забирать гугенотских детей в свои закрытые школы. Надо признать, что там они получали превосходное образование, а потом им обеспечивали назначение на весьма привлекательные должности - прием типично иезуитский.
На местах интенданты действовали методами менее изощренными. Например, в первую очередь в дома гугенотов ставили на постой драгун, а те, зная, что находятся в жилищах иноверцев, буйствовали так, что в ком угодно могли посеять религиозные сомнения. Наконец в 1685 г. был отменен Нантский эдикт.
Всем этим гонениям на протестантов немало посодействовала маркиза де Ментенон: наряду с добрыми качествами, ей была свойственна религиозная нетерпимость, что сослужило плохую службу королевству.
С первых лет притеснений стала расти эмиграция. В Англию, Голландию, Бранденбург (Пруссию) уходили купцы и промышленники - уходили и их капиталы. Уходил мастеровой люд, главный капитал
