Там следили за всеми событиями при дворе и в столице, даже очень следили - но только для того, чтобы сделать их поводом для остроумной насмешки (хотя, с другой стороны, подобные насмешки становились «общественным мнением», а власть не могла с ним не считаться). В салонах сложилась особая манера общения: крайне учтивая, взаимоуважительная, элегантная, легкая. Подчеркнем - легкая. Живи мгновением, не надо идти вглубь - девиз аристократической элиты той эпохи. Цель: жизнь, подобная увлекательной игре. Все как бы играют роли, все под маской. Неспроста едва вступающих в нежный возраст юношей и девушек обучали искусству мимики.
Они и играли - по возможности, всю жизнь. Играли роль мужа, играли роль жены - чтобы как можно меньше зависеть друг от друга. Супруги общались на «вы». «Сударь», «сударыня» - они как бы посторонние. Обратись кто-то на людях к спутнику или спутнице «друг мой», да еще с теплыми интонациями - что вы, это же моветон… А детям надо нанять дорогих гувернеров, гувернанток, учителей - не самим же с ними возиться.
Все очень изящно, но в то же время в салонах давались небольшие театральные представления, которые, по словам остряков, «можно показывать только принцам и проституткам». Фривольности в театре, в поэзии, в живописи, в жизни - ее везде хватало. Ведь жить-то надо в свое удовольствие, так что соблюдайте светские приличия - и делайте за этой тонкой завесой все, что вам заблагорассудится. «Не только на интимных ужинах, не только с женщинами легкого поведения, но и с участием дам высшего общества часто царил кабацкий разгул». Неудержимый, разнузданный хохот - это тоже полумаска, вполне уместная в галантном мирке. Рассказывали такой анекдот. Считалось, что на одном парижском мосту всегда можно увидеть белую лошадь, солдата нищего и шлюху. Однажды ехавшие по нему в карете две молодые светские дамы пожелали убедиться в справедливости приметы. Глядя по сторонам, они фиксировали: «Вот солдат… Вот белая лошадь… Вот нищий… Ну, а уж шлюх-то нам с тобой искать не надо!» - красавицы переглянулись и радостно загоготали.
Художественный стиль какой выработался очаровательный - рококо. Изящество во всем: в любой зеркальной раме, дверной ручке, табакерке, не говоря уж о веере. Какие живописцы пришли на смену помпезным Лебрену или Миньяру: Ватто, Буше, Ланкре, Фрагонар. Что они оказались великими, что за сочиненными ими галантными сценками порою не только тончайшие нюансы чувств, но и мировоззренческие глубины - ну, это уж их трудности. В конце концов, они же не члены избранного кружка, а обслуга.
Дворянство теряло душевную силу. Мужчины были по-прежнему отважны, в случае необходимости они не страшились умереть - но на дуэли. Военная карьера уже мало кого привлекала, это дело казалось слишком серьезным.
Язык салонного общения во многом определил литературный стиль эпохи. Опять же, легкий, изящный, ясный, ироничный. Но этим стилем заговорили Вольтер, Монтескье, энциклопедисты - и оказалось, что он вполне подходит не только для эпохи рококо, но и для синхронного с ней века Просвещения.
На думающую Францию большое влияние оказывали достижения английской мысли. Именно туманный Альбион одарил мир идеями свободы совести, свободы исследования, народовластия, принципом разделения властей. Огромное мировоззренческое значение имела идея деизма, согласно которой Бог сотворил мир, разумно обустроил его - а дальше он развивается уже по богоданным физическим законам и по свободной воле людей. Деизм стал основой веры в разумную познаваемость мира и в возможность разумного обустройства его.
Деистом был Вольтер (1694 - 1778 гг.), великий мыслитель и писатель. Выученик иезуитов, он пришел к полному отрицанию их жизненных принципов, сводящихся не к поиску истины, а к достижению любыми средствами собственных целей, религиозных и политических. Вольтер не был проповедником новой веры - он просто хотел очистить людское сознание от предрассудков и заблуждений, с беспощадной иронией боролся с нетерпимостью и суевериями. Он не побоялся охарактеризовать католическую церковь как «старое, основанное семнадцать веков назад строение обмана, которое разорило своими когтями Францию, раздробило людей своими зубами и загубило в муках 10 миллионов человек» (оговоримся, что в эти миллионы он включил и индейцев, истребленных при испанской колонизации Америки).
Свободомыслием проникнуты его замечательные произведения: поэма «Орлеанская девственница», роман «Кандид», драма «Магомет», философские повести. В своей «Философии истории» он первым попробовал представить драму человечества не как совокупность войн и деяний государей, а как путь постепенного совершенствования культуры.
Вольтер считал, что масса людей многие века пребывала и долго еще будет пребывать в невежестве, чему главная опора - суеверия, насаждаемые в народе «жрецами» (духовенством) и их власть предержащими союзниками. Но Вольтер ни в коей мере не ниспровергатель общественных устоев. Он жалеет простой народ, но в то же время тот для него темен и страшен. «Это - волы, которым нужны ярмо, погонщик и корм… На нашем несчастном земном шаре невозможно, чтобы люди, живущие в обществе, не были разделены на два класса: класс богатых, которые повелевают, класс бедных, которые служат… Когда чернь принимается рассуждать - все погибло». По убеждению мыслителя, рассуждать - привилегия немногих избранных.
Политический идеал Вольтера - просвещенный государь, которому одному по силам устроить жизнь своих подданных на разумных началах. Достойным такой роли ему казался прусский король Фридрих Великий. Когда тот был еще наследником престола, Вольтер завязал с ним переписку, а когда взошел на трон - приехал к нему в Берлин, где провел несколько лет. И, в конце концов, понял, что в Пруссии царство разума не построить.
Современник Вольтера - Монтескье (1689-1755 гг.) происходил из потомственной парламентской аристократии, долгое время сам состоял членом суда в Бордо. В его мировоззрении отразились взгляды тех представителей этой среды, которые были оппозиционно настроены к абсолютистской власти. Во время финансовой аферы Джона Лоу в своих знаменитых «Персидских письмах» Монтескье якобы устами проживавшего в Париже перса высмеял правительственный произвол и тот покров таинственности, за которым принимаются высшие решения. А в «Рассуждениях о причинах падения и величия Древнего Рима» прямо говорит, что Франция благодаря своевольным замашкам своих королей вполне может превратиться в деспотию худшего восточного образца. Деспотии он противопоставляет монархию в своем понимании: государство, в котором король правит в строгом соответствии с законами. Однако старинные привилегии дворянства должны быть неотъемлемой частью этих законов: «Где нет аристократии, там нет и монархии».
Путешествуя по Европе, он делал наблюдения для своего главного труда - «Духа законов». В нем он утверждает, что общественное устройство разных народов в значительной мере зависит от их характера и от естественных условий обитания - под действием их складываются устойчивые доминанты национального бытия (прямая дорожка - к «Этногенезу и биосфере Земли» Льва Гумилева). Многое в жизни северян определяется тем, что они свободолюбивы и несдержанны, южане же мягки и рассудительны.
Самому автору больше всех по душе англичане - потому что их национальный характер проявился в четком проведении принципа разделения властей. «Все было бы потеряно, если бы один и тот же человек, или одна и та же корпорация начальников, или знати, или народа распоряжались всеми тремя видами власти: властью создавать законы, властью приводить в исполнение общественные решения и властью судить преступления и решать тяжбы частных лиц». В таких условиях очень велика вероятность, что страна быстро придет к тому, что тираническая власть станет издавать неправые законы - и сама же будет проводить их в жизнь.
Монтескье не придавал значения тому, что на самом деле в Англии существовали отклонения от принципа разделения властей (исполнительная власть формировалась в среде законодательного парламента). Но по сравнению с их домашними реалиями, оппозиционно настроенным французам английские порядки казались идеальными.
