Для широкого европейского общественного мнения Бонапарт распространял версию, что итальянский народ, избавленный от ига предрассудков и притеснений, с воодушевлением встретил освободителей. А как генерал относился к итальянцам на самом деле, можно судить по его донесению Директории: «Вы воображаете себе, что свобода подвигнет на великие дела дряблый, суеверный, трусливый, увертливый народ… В моей армии нет ни одного итальянца, кроме полутора тысяч шалопаев, подобранных на улицах, которые только грабят и ни на что не годятся» («шалопаи» пригодились в 1812 г. под Малоярославцем).
Республики, подобные Цизальпийской, вскоре были образованы в Голландии (Батавская республика) и Швейцарии (Гельветическая республика).
Бонапарт впервые вершил по своей воле судьбы народов, а Директория смотрела на такое самочинство и делала вид, будто так и надо.
Что вести себя подобным образом разумнее всего, подтвердилось, когда триумфатор вернулся в Париж - это произошло 7 декабря 1797 г. Через три дня было устроено всенародное торжество, на улицы высыпали несметные толпы народа. В Люксембургском дворце генерала встречали все члены Директории. С приветственными речами обратились фактический глава ее Баррас, министр иностранных дел Талейран (этот лучше всех в мире умел держать нос по ветру), другие сановники.
И эти приветствия, и восторженные крики народа Бонапарт принимал как должное, с видом человека, знающего себе цену. Но он знал цену и овациям: «Народ с такой же поспешностью бежал бы вокруг меня, если бы меня везли на эшафот».
Суворов, узнав о подвигах новой звезды первой величины в своем именьице Кончанском, куда его упек император Павел, молвил с тревожной иронией: «Далеко шагает мальчик, пора остановить».
В отсутствие Бонапарта Директории пришлось пережить весьма опасные события. А если бы не он, хоть и отсутствующий, они могли повернуться куда как круто.
Когда французские войска вступали на венецианскую терраферму, из города, опасаясь быть захваченным, сбежал некий граф д'Антрэг, активный роялист, агент Бурбонов. Укрыться он решил в Триесте, но там попал в руки генерала Бернадота. При задержании у него обнаружили портфель с подозрительными бумагами.
Портфель немедленно доставили Бонапарту. Тот просмотрел содержимое и напрягся. Это была переписка, из которой неопровержимо следовало, что знаменитый генерал Пишегрю, завоеватель Голландии, ныне председатель «совета пятисот», состоит в заговоре, в который в одном только Париже вовлечено множество аристократов и тех представителей крупной буржуазии, которые считают, что реставрация Бурбонов пойдет им во благо.
Командующий хотел было сразу переправить улики в Париж Баррасу. Не то, чтобы ему очень хотелось сохранить Директорию - но он уже не мог допустить, чтобы ее место занял кто-то другой, а не он сам. Однако, просматривая бумаги дальше, он был неприятно удивлен: в письме одного эмигранта упоминалось его имя. Отправитель утверждал, что он побывал в ставке генерала Бонапарта и пытался наладить с ним отношения.
Конечно, чего тут особенного - мало ли кто толчется в ставке победителя, особенно когда военные действия уже прекращены. Никакого обвинения выдвинуто быть не может, но все же… Однако просто избавиться от письма было нельзя - в нем же содержались самые веские улики против Пишегрю.
Выход Наполеон нашел быстро. Он приказал привести к себе д'Антрэга и поговорил с ним наедине. Предложение было из тех, от которых не отказываются: в обмен на свободу граф переписывает письмо так, будто оно отправлено им самим. Все улики против Пишегрю остаются, а строки, содержащие отчет о визите к генералу Бонапарту - опускаются.
Что произойдет в случае отказа - д'Антрэгу было ясно без слов. Он тут же написал продиктованный ему текст и поставил свою подпись. Наполеон сдержал свое слово: в ту же ночь графу устроили безопасный побег, и он поспешил раствориться в просторах монархической Европы.
Баррас, получив посылочку из Италии, был в некотором смятении. Из пяти директоров твердых республиканцев было трое, включая его самого. Карно явно до конца не определился - а ведь это был фактически военный министр. Что касается Бартелеми, то имелись сведения о его сомнительных связях.
О существовании хорошо организованного подполья, во главе которого стоят аристократы, Баррас знал: понятно, что при подавлении вандемьерского мятежа картечь Бонапарта сразила лишь малую часть роялистов. Но что дело на этот раз зашло так далеко, что среди предводителей Пишегрю - это было неожиданностью.
Однако глава Диретории человеком был решительным. Он сразу же отдал необходимые распоряжения, и ночью 18 фрюктидора (4 октября 1797 г.) были произведены многочисленные аресты. Среди задержанных были Бартелеми и Пишегрю, Карно успел сбежать (к счастью для человечества - его сыну Никола, будущему великому физику, основателю термодинамики, был всего год, и ему, конечно же, требовалась отцовская забота. Сам Лазар Карно впоследствии был прощен Наполеоном и в период Ста дней занимал пост министра внутренних дел). Никаких роялистских выступлений ни в Париже, ни в провинции не было. Большинство арестованных выслали в Гвиану: там климат не самый подходящий для европейцев, и увидеть берега родины спустя годы довелось не всем.
«Директория победила, республика была спасена, и победоносный генерал Бонапарт из своего далекого итальянского лагеря горячо поздравлял Директорию, (которую он уничтожил спустя два года) со спасением республики (которую он уничтожил спустя семь лет)» (Е.В. Тарле).
ЭКСКУРСИЯ К ПИРАМИДАМ
Конечно же, несмотря на искрение восторги, независимое поведение Бонапарта в Италии внушало обновленной Директории опасения. Но что это военный гений - сомневаться не приходилось, а у республики был враг пострашнее разбитых австрийцев - Англия. Баррас хотел бы нацелить победоносного генерала на завоевание Альбиона.
Но Бонапарт рассуждал иначе. Важнейшее колониальное владение Англии, чуть ли не главный источник ее богатства - Индия. Так далеко большую армию сразу не переправить, тем более, что в прошлых войнах Франция потеряла все свои опорные пункты на востоке. Значит, надо действовать поэтапно. Захватить, к примеру, сначала Египет - оттуда уже куда ближе.
Да и сама по себе страна пирамид - ключ к торговле и с Левантом (юго-восточным Средиземноморьем), и с более отдаленными экзотическими странами. Такой ключик давно хотелось заполучить французской буржуазии. И для того, чтобы вывести колонистов из страдающей от аграрного кризиса Франции, Египет - страна обетованная, не хуже Америки.
К тому же для экспедиции уже был некоторый задел - выйдя во время итальянского похода к Адриатическому морю, Бонапарт отправил флот с десантом на захват Ионических островов.
Немаловажно и то, что Наполеона Бонапарта с детства манил Восток, ему очень нравилось повествование Плутарха об Александре Македонском, который тоже завоевал Египет и был объявлен там богом.
Когда он поведал директорам о своих планах, тем скорее всего подумалось, не перегрел ли герой голову на итальянском солнышке - так что теперь его тянет туда, где еще жарче. Но, вняв доводам, решили - а почему бы и нет? И кому-кому, а Баррасу наверняка вспомнилась истина: что Господь не делает, все к лучшему. Не вернется генерал из Африки - кое-кому во Франции спокойнее будет. Предложение поддержал и Талейран, который, в отличие от Барраса, смотрел на прожектера в погонах как на человека, на которого можно делать политическую ставку. Министр иностранных дел высказал свое мнение: он полностью
