срок. Но это не то, о чем я хочу рассказать…
Джонс неожиданно занервничал и принялся бесцельно перебирать лежавшие перед ним бумаги.
– Настоящие цели «Аненербе» определяла не нацистская партия, как, наверное, думают все здесь присутствующие, – на одном дыхании произнес Зиверс, – а тайное общество…
– Я не знаю, милорд, – беспардонно перебил подсудимого Джонс, – желает ли трибунал заслушивать далее этот бред! Мне кажется, что это скорее попытка уйти от признания, чем признание!
– Но я сейчас собираюсь сделать признание…
– У меня еще есть много вопросов, которые я хочу задать этому свидетелю! – Джонс не давал возможности Зиверсу произнести еще хоть что-нибудь.
– Господин Джонс, трибунал с вами согласен, – бесстрастно произнес председатель, – продолжайте ваш перекрестный допрос. Если свидетель желает что-нибудь добавить, трибунал заслушает его в конце заседания.
Зиверс ошеломленно замолчал. Ему не дали возможности пролить свет на истинное положение вещей в «Наследии предков». Такое поведение обвинения могло означать только одно – тайными исследованиями общества заинтересовался кто-то из союзников-победителей Рейха. И они не заинтересованы, чтобы правда о «Предках» стала достоянием широкой общественности. А раз так, закончить свое признание ему не позволят. Зиверс вновь съежился на скамье подсудимых – боевой задор куда-то испарился. Больше о докторе Хильшере штандартенфюрер не вспоминал.
Каменные стены одиночной камеры сочились влагой и могильным холодом. Нынешней ночью Зиверс чувствовал его каким-то обострившимся чутьем. За время, проведенное в тюрьме с момента вынесения приговора, Вольфрам уже свыкся с мыслью о скором расставании с жизнью. Привык чувствовать бесплотное присутствие в камере демонов смерти, караулящих его грешную душу. Временами ему казалось, что он уже мертв и похоронен, а толстые могильные черви глодают его бренное тело. Щелкнул отпираемый немногословным толстым охранником замок камеры.
– Последний завтрак? – не вставая с лежанки и не открывая глаз, поинтересовался узник. Если так, то до казни, назначенной трибуналом, оставалось не более пары часов.
– Ты ошибся, Вольфрам! Надо всегда надеяться на лучшее! – произнес до боли знакомый голос.
Зиверс резко вскочил на ноги, но, почувствовав слабость, вновь рухнул на лежанку. Протерев дрожащей рукой глаза, эсэсовец завозился на жестком ложе, пытаясь привести неожиданно ослабшее тело в вертикальное положение. Наконец он уселся на лежанке, упершись спиной в шершавую холодную стену.
– Фридрих? – до сих пор не доверяя собственным глазам, выдохнул Зиверс. – Но как?
– Так, – односложно ответил Хильшер, проходя в камеру.
Он подошел к лежанке и остановился. Несколько бесконечно долгих секунд они смотрели друг другу в глаза. Первым сдался Хильшер.
– Прости, старина, – прошептал он, бережно опуская на пол сумку, которую сжимал в руках. – Я ничего не смог сделать для тебя.
Он тяжело вздохнул и уселся на нары рядом с Зиверсом.
– Я думал, что смогу повлиять на решение трибунала… Но я где-то просчитался…
– Не надо извинений, – глухо отозвался штандартенфюрер, – это я должен просить у тебя прощения. Я… Я – предатель! Ведь я чуть было не поставил под удар всю нашу работу! – голос Вольфрама окреп. Последние слова он прокричал в промозглый полумрак каземата.
– Да, – согласился Фридрих, – и львиную долю своих сил я потратил на то, чтобы закрыть тебе рот.
– Как тебе удалось повлиять на Джонса и остальных? – Зиверс постепенно оживал, присутствие рядом верного друга, соратника и учителя вселяло в него пускай зыбкую, но надежду.
– С этим как раз проблем не возникло – способ старый, проверенный неоднократно. Помнишь, как мы в тридцатых привлекали в орден нужных людей? Финансовых воротил, политиков, ученых…
– Помню. Но у тебя не было времени да и возможности для полной обработки…
– Хорошо, что ты это понимаешь, – одобрительно улыбнулся Хильшер. – Но, повторюсь, – я, увы, не всесилен!
– Процесс внушения не так прост и требует длительной предварительной подготовки всех объектов.
– Я не виню тебя, Вольфрам. Ты и так долго держался. Но, потратив остаток сил, я ничего не смог сделать для тебя лично! – Заметив, как дернулся Зиверс, доктор успокаивающе положил ладонь на его дрожащее колено. – Своим невольным признанием ты поставил меня перед выбором: защитить тебя или дело всей нашей жизни…
– Я знаю, – произнес штандартенфюрер, – что ты лично прибыл в Нюрнберг, пытаясь защитить меня. Твои показания на процессе…
– Эта попытка заранее была обречена на провал! – безжалостно перебил своего ученика Хильшер. – Без наших наработок…
– Тогда зачем?
– Я не мог бросить тебя на произвол судьбы! То, что мне удалось добиться встречи с тобой, – удача. Большая удача! – воодушевленно произнес Хильшер.
– Не вижу повода для радости! – раздраженно заметил Вольфрам. – Завтра меня все равно повесят!
– Повесят, – согласился Фридрих. – Я даже провожу тебя до виселицы… Но перед этим мы с тобой кое- что сделаем.
Хильшер нагнулся и поднял с пола объемную сумку, которую принес с собой. Поставив ее на колени, он вытащил на свет толстую книгу в потертом кожаном переплете.
Зиверс на мгновение потерял дар речи.
– Это же тайные таблички Вейстхора! – наконец справившись с волнением, потрясенно воскликнул он.
Об этих древних табличках, как, впрочем, и об их загадочном владельце – бригаденфюрере СС Карле Марии Виллигуте[14], в «Аненербе» ходили легенды. Его знали как выдающегося специалиста в области черной магии и называли Распутиным Гиммлера из-за непомерного влияния на нацистскую верхушку. Даже в официальных списках руководителей СС он числился не под настоящей фамилией, а под псевдонимом Вейстхор, одним из имен скандинавского бога Одина. Сама же фамилия этого таинственного генерала – Виллигут – переводилась как «бог воли», что согласно мистической терминологии означало «падший ангел». Корни рода Виллигута терялись во тьме веков. На его родовом гербе, известном историкам с десятого века, были изображены две свастики. Все Виллигуты из поколения в поколение передавали наследникам загадочные таблички с тайными магическими письменами. В Средние века род Виллигутов подвергался гонениям со стороны католической церкви и был проклят Папой Римским за еретические обряды и нежелание уничтожить дьявольскую книгу. Эту ненависть к роду Виллигутов христианская церковь пронесла сквозь века. Во времена Первой мировой один из епископов, присутствующий при вручении награды некоему гауптману Виллигуту, не удержавшись, спросил офицера:
– Тот самый Виллигут?
– Да! – гордо ответил гауптман.
– Дьявольская семейка! – в сердцах сплюнул епископ и покинул расположение части.
К священной книге Виллигут не давал прикасаться даже самым близким соратникам по ордену. И тот факт, что тайные таблички оказались в руках доктора Хильшера, был событием, не влезающим ни в какие рамки.
Не обращая внимания на нервную дрожь ученика, Хильшер расстегнул плащ, затем выудил из-за пазухи замысловатый ключ, висевший на грубой золотой цепочке. Прошептав несколько непонятных слов, Фридрих открыл ключом вычурный массивный замок, защищающий содержимое фолианта от чужих глаз.
– Этого не может быть! – вновь воскликнул Зиверс. – Если книга у тебя, значит, Карл… мертв?
– Да, – невозмутимо ответил Фридрих. – Он умер третьего января.
– Тогда я ничего не понимаю, – признался штандартенфюрер. – Старик даже копии с табличек никогда не разрешал делать! Неужели он сам отдал их тебе?
