Пока Фогель переругивался с надзирателем, Хильшер вывел из камеры до сих пор пребывающего в ступоре Зиверса. Миновав все посты охраны – никто не обращал внимания на двух странных людей, спокойно прогуливающихся по одной из самых охраняемых тюрем мира, – Хильшер посадил Вольфрама в автомобиль.
– Домой! – произнес он, и бессловесный водитель умчал бывшего арестанта в неизвестном направлении.
Сам же Хильшер вернулся обратно в камеру ученика. Он едва не опоздал – возле камеры Фридрих столкнулся с мрачным комендантом тюрьмы, скупо кивнувшим в ответ на приветствие профессора. Внутрь они зашли вместе. Хильшер все-таки немного побаивался – он сомневался: все ли он сделал правильно. Но его сомнения оказались напрасными – комендант тоже «узнал» арестанта.
– Вольфрам Зиверс, – невозмутимо произнес он, но по подрагивающим пальцам рук было заметно, какими усилиями дается ему эта показная невозмутимость. – Вам пора.
– Мне разрешено проводить Зиверса до эшафота, – официально заявил Хильшер.
– У вас есть соответствующее разрешение? – бесстрастно поинтересовался комендант.
– Извольте. – Профессор протянул ему удостоверенный большой гербовой печатью документ.
Комендант быстро пробежался по нему глазами и согласно кивнул.
– Следуйте за мной!
Хильшер вышел из камеры вслед за комендантом тюрьмы, а «Зиверса» остановили на пороге вооруженные охранники, прибывшие вместе с комендантом.
– Лицом к стене! Руки за спину! – рявкнул один из них.
Фогель послушно отвернулся. Охранник запер разгромленную камеру, а затем хлопнул «Вольфрама» по плечу:
– Вперед!
«Штандартенфюрер» шел по тускло освещенному коридору навстречу смерти. Он наслаждался каждым мгновением, оставшимся ему в этой жизни. На его губах играла загадочная улыбка. Он не боялся предстоящей казни. Так же без страха он взошел на эшафот и замер с гордо поднятой головой.
Внутри Хильшера все пело и ликовало: методика внушения, полученная из глубины веков, поражала воображение! Никто из присутствующих на казни не заподозрил подмену. Ни один гипнотизер в мире, даже пресловутый польский еврей Мессинг, сбежавший от Гитлера в Россию, не смог бы провернуть такого!
– Вольфрам Зиверс, – прозвучал сухой голос председателя, – Международным военным трибуналом вы приговариваетесь к высшей мере наказания…
С отсутствующим выражением лица Зиверс-Фогель выслушал весь список преступлений, монотонно зачитываемый председателем трибунала. Игнорировал палача, деловито накинувшего мешок на его голову, а затем затянувшего на шее грубую пеньковую петлю.
– Приговор привести в исполнение!
С грохотом провалилась вниз дощатая крышка люка. Обреченное человеческое тело забилось в петле, словно большая рыбина, выдернутая из родной стихии умелым рыболовом. Легкие обожгло нехваткой кислорода, а мелкие сосуды в глазных яблоках лопнули, заливая белок кровью. Язык вывалился наружу и посинел. Хрупнули шейные позвонки, прекращая агонию. Через несколько минут бездыханное тело вынули из петли и положили на носилки. Присутствующий врач констатировал смерть и закрыл тело простыней. Переговорив о чем-то с председателем трибунала, Хильшер подошел к носилкам. Откинув материю, профессор закрыл мертвецу глаза и тихо прошептал:
– Прости, Фогель, это, как говорят американцы, бизнес, ничего личного!
Глава 4
Чили.
Благотворительный приют для душевнобольных.
Сумрачный коридор лечебницы наполняла едкая вонь хлорки и тяжелый запах человеческих нечистот. За обшарпанной дверью палаты с маленьким прозрачным окошком, забранным мелкоячеистой сетью, бесновался тощий нескладный субъект, изрыгая проклятия направо и налево. Пузырящаяся на губах пена и безумный взгляд обитателя палаты говорили о его полной невменяемости. Импозантный мужчина в возрасте не обращал внимания на истошные крики сумасшедшего – такие больные его не интересовали. Мужчина скользнул равнодушным взглядом по исходящему пеной шизофренику и неспешно продолжил свой путь по дурнопахнущему мрачному коридору. Под его добротными туфлями, начищенными до зеркального блеска, жалобно поскрипывали рассохшиеся половые рейки, которые уже давно стоило бы перестелить. По мутным стеклам запыленных лампочных плафонов, давно обгаженных изнутри полчищами неистребимых тараканов, лениво ползали жирные туалетные мухи. Но мужчину мало трогали разруха и грязь, царившие внутри этого богоугодного заведения, – на своем веку он видел места и похуже. Погруженный в собственные мысли, он не заметил, как его нагнал сзади сотрудник лечебницы – сухопарый пожилой врач в накинутом на плечи белом, не первой свежести халате. Поравнявшись с мужчиной, медработник вежливо взял его под руку.
– Гутен абент, герр Хильшер! – обнажив в улыбке желтые кривые зубы, поприветствовал мужчину врач. – А вы все такой же импозантный.
Профессор резко остановился и внимательно вгляделся в улыбчивую физиономию доктора. Несмотря на долгие почти тридцать лет, прошедших с момента их последней встречи, Фридрих сразу узнал врача, некогда работающего в команде доктора Хирта. Он не слишком изменился с тех пор, разве что немного усох и сморщился, но маленькие седые усики а-ля фюрер все так же украшали его вытянутое лошадиное лицо.
– И вам здравствовать, герр Йох…
– Марк! – поспешно перебил Хильшера доктор. – Марк Бруно, к вашим услугам! Даже в этой богадельне, – понизив голос, доверительно прошептал доктор, – у стен есть уши. Очень, знаете ли, не хочется повторить судьбу Адольфа Эйхмана{12}…
– Сочувствую, – участливо отозвался Хильшер, – столько лет жить в постоянном страхе…
– Да мне уже немного осталось. – Бруно снял очки с круглыми стеклами и суетливо принялся протирать их полой больничного халата. – Годы, знаете ли, давят, – сказал он, водружая очки на место. – Может статься, что с вашей помощью мне удастся помереть спокойно и в кое-каком достатке.
Хильшер изумленно посмотрел на доктора.
– Вы хотите отказаться от моего предложения? – удивленно приподнял брови Фридрих. – Даже не выслушаете?
– Поймите меня правильно, герр Хильшер, но я не хочу связываться на старости лет ни с чем этаким… Я отдаю вам бумаги, а вы мне платите, как обещали посреднику… И мы разбежимся…
– Вы в курсе, сколько я заплачу за эти бумаги?
– Да, мне сообщили. Это, конечно, не Имперский золотой фонд, прикарманенный Борманом… Но на несколько лет безбедной жизни в этой нищей стране хватит. Зароюсь в каком-нибудь захолустье, буду брокколи разводить. – Он мерзко захихикал.
Профессор с сомнением покачал головой – ему не хотелось терять такого специалиста. Единственного в своем роде…
– У меня осталось немного сырья, Йохан, – пустил в ход последний козырь профессор. – Доннерветтер! Я потратил столько лет, чтобы разыскать тебя! Я не могу потратить еще столько же, чтобы воспитать нового спеца и довести препарат до ума! Я просто сдохну от старости! А я хочу жить! И как можно дольше!
– У тебя остался сырец? – шепотом переспросил Хильшера старый нацист Йохан фон Крезе, некогда бывший почетным профессором медицины Берлинского университета, а ныне влачащий жалкое существование врача в одном из дурдомов Чили. – Но ведь мы истратили последнее… Нам не хватало сущей малости, чтобы получить стабильные результаты! И ты… Простите, герр Хильшер, вы, – почтительно поправился Йохан, – вы скрыли это от нас? Когда мы были на пороге гениального открытия?!
– Что бы вы делали с вашим гениальным открытием без сырца? Куда бы его засунули? Хотите, скажу, доктор?
– Нет уж, увольте, герр Хильшер!
– Да и время было такое… Я не имел права рисковать!
