Убийственное совершенство

собственная мать, потому что ты не захотел избрать тот путь, о котором она мечтала. Потому что тебя поймали, когда ты украл какие-то ничего не значащие фиговины из аптеки. Потому что тебя посадили на шесть месяцев за торговлю марихуаной.

Твои одноклассники тоже не замечали тебя. Они считали тебя странным, потому что ты слишком маленького роста, слишком слабый и тебе всегда нечего сказать. И учителя. Они решили, что ты никогда ничего не достигнешь, что у тебя нет никаких способностей. И каждый раз, когда ты делал попытку доказать, что не тупица, они превращали тебя в жалкое заикающееся существо.

Теперь все изменилось. Апостолы любят его. Господь любит его. Лара любит его.

Все, что нужно сделать, – это выучить Сорок Трактатов. Потом спуститься с горы и пройти Обряд Великого Посвящения. Убить во имя Господа какое-нибудь создание Сатаны. Ему назовут имя. Это может быть один ребенок или целая семья. Или даже несколько семей.

И он совершит шаг к тому, чтобы сделать мир лучше.

И Господь даст ему в награду Лару. И они будут жить долго и счастливо под дланью Господней. А потом упокоятся в Его царствии навеки.

40 ДНЕВНИК НАОМИ

Джон клянется, что Фиби похожа на него, а Люк – на меня. Ну… мне очень жаль, но лично я никакого сходства не вижу. Прошло пять недель, и я вижу только Круглую Мордашку и Маленькую Мордашку. Мистера Недовольство и мисс Спокойствие. Мистера Крик и мисс Тишину.

Только теперь мне приходит в голову, о чем нужно было попросить доктора Детторе. Например, заложить в них какой-нибудь ген, такой, чтобы они могли спать двадцать четыре часа в сутки до тех пор, пока не повзрослеют. И никогда не нуждались бы в пище.

Я совсем вымоталась. С тех пор как мы выписались из больницы, к концу каждого дня я чувствую себя так, будто взобралась на гору. У меня еще не было времени принять ванну! Ни разу! Серьезно! Я быстренько встаю под душ, пока Джон дома, и этим все ограничивается. Целыми днями я умываю грязные личики, кормлю их, меняю подгузники, загружаю и разгружаю стиральную машину и глажу белье. Это занимает все мое время. А в добавление ко всему у Люка заболел животик, когда мы вернулись домой, и он кричал не переставая неделю напролет.

Когда мы привезли детей домой из больницы, я заплакала от радости. Я помню, то же самое чувство было у нас с Джоном, когда медсестра передала нам Галлея и мы вдруг осознали, что это наш ребенок! Наш собственный. Это было неописуемо.

Мама жила у нас две недели и помогала… иногда, во всяком случае, и Харриет тоже приезжала на пару дней, и это было уже действительно большим подспорьем. Вообще поток посетителей неиссякает. Я рада всех их видеть, разумеется, но это только прибавляет мне работы. Кажется, всех просто завораживает, что у нас близнецы. Как будто они какие-нибудь фрики.

На следующей неделе приезжает из Швеции мама Джона, хочет повидать внуков. Она прекрасная женщина, но, учитывая ее слабеющее зрение, с ней будет больше забот, чем от нее помощи. Ее нельзя оставлять одну в незнакомом доме ни на минуту! Но она так мечтает увидеть внуков, спаси ее Господи и помилуй…

Наше финансовое положение, которое и так оставляло желать лучшего, стало еще хуже. Всего надо ровно в два раза больше. Я бы хотела внести свой вклад, конечно, но сейчас я даже и мечтать не могу о работе. Я живу от кормления до кормления. И они растут с необыкновенной скоростью. Педиатр удивляется, но говорит, что это хороший знак.

Я начинаю жалеть о нашем решении перебраться в такое уединенное место. Хотелось бы все-таки иногда видеть что-нибудь еще помимо овец, и птиц, и деревьев, которые гнутся от ветра. Когда уезжают очередные гости, я на какое-то время чувствую себя умиротворенно и спокойно, но очень скоро начинаю хотеть, чтобы Джон побыстрее приехал домой.

У него-то все нормально, он целый день живет в реальном мире, разговаривает с коллегами, ходит с ними обедать, а потом возвращается домой, к своим игрушкам – малышам и женушке.

Один из них только что заплакал. Это означает, что через минуту заревет и другой. Кормить, менять подгузники. Кормить, менять подгузники. Мои соски болят как не знаю что. Я превратилась в какую-то дойную корову. В их слугу. Насколько я помню, Галлей никогда не был таким требовательным.

Если прочитать все, что написала, кажется, что я просто распадаюсь на части. Ну… так и есть. Я распадаюсь на части. Иметь близнецов – это не в два раза тяжелее, чем иметь одного ребенка. Это раз в десять тяжелее.

41

Голос Наоми заставил его вздрогнуть. В комнате звучала расслабляющая музыка в стиле нью- эйдж – нежная арфа и звуки морских волн.

– На что ты смотришь, Джон? Что ты пытаешься там разглядеть?

Джон закрыл затвор объектива и обернулся к жене:

– Фиби теперь точно твоя маленькая копия.

– Это не ответ на мой вопрос, – раздраженно возразила она.

Джон смущенно отвел взгляд и стал рассматривать детскую. Комната была уютной и веселой. Высокий потолок, украшенный балками, мансардное окно, выходящее на запад. Даже в самые хмурые дни, такие как сегодня, она выглядела светлой и полной воздуха. Они сами отделали ее, поклеили обои – рисунок на бордюре изображал животных из джунглей, повесили занавески в жизнерадостную полоску.

Было утро субботы. Джон отменил свой еженедельный теннисный матч с Карсоном Диксом, потому что видел, как измотана Наоми, и хотел в эти выходные помочь ей как можно больше. Завтра должна была приехать ее мать. На неделю. В отличие от Наоми Анна никогда не была хорошей хозяйкой. Она едва умела готовить, а большинство кухонных приборов так и остались для нее загадкой.

Она вела рассеянный, богемно-аристократический образ жизни и работала в картинной галерее в Бате, которая специализировалась на местных художниках-акварелистах, незнакомых широкому кругу.

Анна Уолтерс умела быть сосредоточенной и концентрироваться на деле, но, как правило, большей частью пребывала в своем собственном мире.

Джон опустил камеру, обнял Наоми и прижал ее к себе. Под мягким шерстяным свитером чувствовались ребра. Она сильно похудела за последние пару месяцев.

Сильный мартовский ветер за окном почти до земли сгибал деревья и кустарники. Тяжелые капли дождя барабанили по крыше. От батареи исходил мощный жар, казалось, что воздух вокруг нее слегка плавится. Джон обнял Наоми еще крепче. Люк и Фиби спали в своих колыбельках всего в нескольких футах от них. Когда он смотрел на них, на их невинные личики, на крошечные, невозможно крошечные ручки, на глаза у него почти всегда наворачивались слезы. Люк что-то проворковал во сне. Спустя несколько секунд Фиби в точности повторила звук.

В детской витал приятный, какой-то молочный запах, к которому Джон успел привыкнуть и который обожал. Запах детской присыпки, свежевыглаженного белья, подгузников и еще один аромат, самый сладостный на свете, аромат, который покрывал все другие запахи и исходил, казалось, от самой кожи Люка и Фиби. Запах его детей.

Детский врач недавно приходил осмотреть их и остался очень доволен тем, как быстро они набирают вес и как чувствуют себя в целом. Прекрасные дети, сообщил он Джону и Наоми. Красивые, здоровые, крепкие.

Пока.

Пока.

И этот страх висел над ним, словно темное облако на горизонте. Смогут ли они когда-нибудь быть по- настоящему уверены, что их дети здоровы и с ними все в порядке? Когда проявится то, что сделал с ними Детторе, – или то, что ему не удалось сделать? Какие бомбы замедленного действия заложены в них?

Конечно, все родители тревожатся за своих детей. У многих точно такие же страхи, как и у него. Но никто из родителей не делал того, что сделали они с Наоми.