шишковидное соцветие.
– Не растут.
– Тогда откуда вы знаете, что это за цветок?
– В бытность мою военным человеком по делам миротворческим занесло меня в Южную Европу. Там этот цветок не редкость… – Священник помолчал и задумчиво продолжил: – Когда асфодели зацветают на лугах, кажется, будто все покрыто снегом. Только снежинки с крохотными пурпурными полосками.
– То-то я думаю, что название знакомо. Наверное, с биологии помню.
– Или с мифологии. – Священник взял у Вадима соцветие, размял, как я полчаса назад, и понюхал смятые лепестки. – Эллины верили, что эти цветы растут только в Аиде, царстве мертвых, а семена к нам попадают с посланцами смерти. Потому так часто асфодели зацветают на кладбищах.
– Вы же говорили – на лугах?
– То, что сейчас луг, вполне возможно, когда-то было местом упокоения.
Я осмотрелся окрест – везде, куда ни кинь взгляд, белели колоски асфоделей. И ни тысячи ног, ни грязь – ничто не могло нанести им вред. Казалось, что цветы нематериальны, неподвластны грубому миру живых.
– Странно. Откуда они здесь? Где мы, а где Греция?
– Сейчас много странного, Иван. И асфодель не так меня пугает, как повсеместное торжество смерти.
Вадим мрачно хмыкнул, но смолчал.
Разговору не суждено было продолжиться. Мы находились почти у выхода с кладбища – до кованой решетки ворот и редких перекрытий забора оставалось всего чуть-чуть, – когда невдалеке разыгралась безобразная сцена. Несколько вездесущих бабок-клонов ожесточенно дрались между собой – шипели, яростно ругались и вырывали друг у друга цветные листки-агитки. Прямо на наших глазах к ним подключилось пятеро молодых людей в одинаковых темных костюмах и белых рубашках. Все в округе остолбенели от удивления и шока. Все-таки в наше время такие склоки – редкость, а уж когда молодежь вперемешку со стариками – и подавно.
Во все стороны летели синие и зеленые листки. Похоже, адепты «Свидетелей» и «Адвентистов» не поделили территорию. Еще никогда я не видел, чтобы пастыри сражались за души настолько открыто и буквально.
Первым опомнился отец Иоанн – бросился в кучу-малу, выдернул оттуда одну бабку, вторую, выпихнул парня в костюме. Следом включились мы с Вадимом, потом и мужики из толпы очнулись от ступора. За пару минут мы разняли дерущихся, оттащили и придержали самых активных. Постепенно накал страстей стал спадать. Казалось – все, угомонили.
Но когда отец Иоанн отпустил самую шуструю и громогласную старуху, та обернулась и вдруг как ошпаренная отскочила шага на два, взвизгнув:
– Руки убери, нехристь поганый!
И плюнула под ноги священнику.
Отец Иоанн остолбенел. А через секунду рядом расхохотался Вадим. Следом за ним не выдержал я, а там грянули и прочие свидетели невиданного побоища. Смех странно звучал на пороге кладбища – слишком гулко, слишком звонко. И неуместно. Казалось, что от нашего островка расползалась тишина – замолкал плач и разговоры, стихали шаги и шорохи одежды. Смех был лишним здесь. Но никто из нас не мог остановиться. Даже у отца Иоанна появились морщинки в уголках глаз, а бородка дернулась из-за с трудом скрываемой улыбки.
Религиозные старухи, поддерживаемые под руки молодыми коллегами в строгих костюмчиках, озлобленно смотрели на хохочущую толпу, а потом, словно по команде, рванули в разные стороны, как стая ворон зимним утром от метлы дворника. Неожиданно вспомнились слова Умберто Эко, что зло боится смеха и улыбки. Вскоре площадка перед воротами опустела, еще подхихикивающий народ расползся по дорожкам, только наша троица осталась.
И я увидел на выходе Бычару и Лысого – в тех же самых костюмах, в которых они заявились тогда в отделение больницы. Они смотрели на меня и только на меня. Я понял, что их хозяин тоже где-то рядом и желает поговорить с врачом, не осилившим спасение дочери.
– День перестает быть томным, – промолвил я, оборачиваясь к Вадиму и отцу Иоанну.
– В смысле? – не понял Деменко.
– Мне нужно поговорить с новыми знакомыми.
– Приятными знакомыми или не совсем? – прозорливо поинтересовался священник, разглядывая двух верзил.
– Скорее, второе. Но разговора не избежать – лучше сейчас, чем потом.
Вадим встревоженно спросил:
– Это то, о чем ты говорил? Из-за дочери Коломийского?
– Да.
Иоанн пожевал губами.
– Мы можем зайти в церковь при кладбище. Оттуда вы позвоните в полицию или друзьям.
– Не надо. Надеюсь, что до полиции не дойдет. Вадим, подожди меня около машины, хорошо? До свидания, отче. И спасибо.
– Иван, – священник внимательно посмотрел мне в глаза, – я буду в церкви, если что, заходите. Они не посмеют.
– Спасибо, – повторил я.
Кивнув Вадиму и новому знакомому, я не спеша направился к боевикам. В том, что у них именно такая профессия, сомневаться не приходилось. Да и чем еще они могли пригодиться Коломийскому? Не интегральные же уравнения решать или составлять бюджет для организованной преступности города на следующий год. Не то соотношение IQ и мышечной массы.
– Доброго дня, господа, – почти весело поприветствовал я их. – Не меня ищете?
– Какой же это день добрый? – проворчал Лысый, кивая на толпы людей за воротами кладбища. – Ну и юмор у вас, доктор.
– Уж какой есть, медицинский. Что привело?
– Наш шеф желает сейчас поговорить с вами.
– Я не желаю. Уже все сказал. Операция прошла, причина смерти пациентки в ее пристрастиях к наркотикам. Дело закрыто. Что еще?
– Еще вам надо пройти туда, – Бычара указал на стоянку.
– Нет. Если вашему шефу так хочется пообщаться, пусть приходит ко мне в отделение. Сейчас разговаривать не желаю – я только что близкого человека похоронил.
– А тебя и не спрашивают, мужик. – Бычара плавно скользнул поближе и перехватил цепко мою левую руку.
– Убери грабли, – ласково попросил я его.
– Еще и борзеет, – делано удивился Бычара, зажимая локоть в крайне болезненный захват. – Топай ножками, доктор, пока кость не треснула случайно.
Я чуть поддался ему, сделал шаг вперед. «Цива» легко выскользнула из кармана, раскрылась с негромким щелчком, подчиняясь резкому повороту кисти. А там уже дело за малым. Как производитель писал – «Вы наносите удар, Spyderco Civilian делает все остальное». Острый клюв керамбита вспорол ткань костюма, прорезая с одинаковой легкостью что шерсть, что синтетику рубашки, что кожу и плоть руки. Серрейторное лезвие многочисленными зубцами глубоко грызануло боевика. Инстинктивно он дернулся и выпустил мою руку, что и требовалось. Следом я ударил вверх и наискось, прочерчивая по щеке Бычары яркую полосу. Плавно и быстро повел ножом обратно, чтобы еще разок резануть урода по морде лица…
…И еще прежде, чем почувствовал холод металла, услышал у виска тонкий, почти музыкальный щелчок предохранителя. Памятный со времен армии – такой же родной и успокаивающий, как звуки при сборке «Винтореза», когда одна за другой детали встраиваются на положенные места, превращаясь в совершенный инструмент.
– Доктор, – угрожающе прошипел Лысый, – нож бросьте. Хорошо?
– А если нет? – я еще пытался бравировать.
